Дочь адмирала

— Тысяча извинений, Зоя Алексеевна, но я понятия не имею, кого вы имеете в виду.

— Правда? Разрешите не поверить. Разве вы не знаете, что вход посторонним на съемочную площадку воспрещен? Но для сотрудников НКВД, конечно же, можно сделать исключение.

— Вы с кем-то меня путаете. Мы строим здесь декорации. Разве вы не видели дома, который возводится на соседней площадке?

Зоя почувствовала себя полной дурой, страдающей манией преследования. Ей уже повсюду мерещатся соглядатаи. Может, именно этого они и добиваются? Но зачем? Что они высматривают? И если они намереваются что-то предпринять, то когда?

Съемки шли уже несколько недель, как вдруг ей объявили, что ее роль передается другой актрисе.

— Что все это значит? — обратилась она к одному из руководителей студии. — Вы недовольны моей работой?

Он сделал вид, что всецело занят собственной зажигалкой.

— Я не уполномочен обсуждать этот вопрос.

— Но я хочу его обсудить. Вам не нравится, как я играю?

— Нравится.

— Тогда почему вы так со мной поступаете? Я знаю женщину, которой вы отдаете мою роль. Она посредственная актриса.

— Вполне вероятно. Но есть мнение, что она больше подходит для этой роли, чем вы.

Не верю этому.

— Не в моих силах заставить вас верить или не верить. Решение принято. Мы свяжемся с вами, как только у нас будет для вас работа.

И вышел из кабинета. Зоя осталась сидеть, стараясь успокоиться. Такого с ней еще никогда не случалось. Она была убеждена, что дело не в ее работе. Тогда в чем? Имеет ли это какое-нибудь отношение к той слежке, которая ведется за ней, или ее снова одолела мания преследования?

Она отправилась в костюмерную и стала собирать свои вещи. В комнату заглянула женщина, которую Зоя всегда считала своей доброй приятельницей, однако, увидев Зою, она пробормотала: «Ох, извините» — и, покраснев как рак, кинулась прочь.

То же самое повторилось в секретарской и вестибюле. Машинистка, у которой для Зои всегда была наготове любезная улыбка, оказалась вдруг так занята, что не подняла головы от машинки. А подметавший коридор старик уборщик при ее появлении тотчас заспешил со своей метлой в самый дальний угол. Они всё знают, подумала Зоя. Я подхватила какую-то страшную болезнь, и все в страхе меня сторонятся.

Из студии она вышла с высоко поднятой головой. К горлу подкатила тошнота. Господи, не дай мне проявить слабость, пока я у них на виду.

Добредя до парка, Зоя опустилась на скамейку. Она чувствовала слабость во всем теле, ее била дрожь. Вот оно, начинается. Уже совсем близко. Что бы ни вынюхивали о ней тайные агенты, слежка, очевидно, вступает в свою финальную стадию.

Зоя работала и в Театре киноактера. Этот театр был своеобразным филиалом ее киностудии, киноактеры имели возможность выступать между съемками на его сцене в театральных спектаклях, фойе театра было увешано огромными портретами всех кинозвезд, выступавших на его сцене. Зоин портрет уже давно висел на самом видном месте. И вот теперь его неожиданно убрали.

Узнав об этом, Зоя не поверила и отправилась туда сама. Портрета не было. Ее охватил ужас. Она смотрела на то место, где еще совсем недавно висел портрет и с которого сейчас на нее глядело чужое лицо, и ее охватило ощущение, что исчез не портрет, а она сама. Она вступает в пору своего небытия. Сначала исчез ее портрет, потом — когда они подготовятся — исчезнет она сама. И никто никогда не узнает, что ее нет.

Она вышла из театра и огляделась по сторонам. Никого не было видно, но они все равно откуда-нибудь следят за ней — из подъезда, из-за утла, откуда угодно. И с этим уже ничего не поделаешь. Бежать некуда, спрятаться негде. Впервые ей пришла в голову мысль, в реальность которой она никогда прежде не верила: в ближайшее время ее арестуют.

27 декабря 1946 года. В доме у английского журналиста Александра Верта и его жены Марии только что закончился удивительно славный рождественский вечер. Было приятно провести время в обществе интересных людей, работавших во многих странах за пределами Советского Союза и так много знавших о них.

Зоя решила пройтись до дома пешком. Идти было всего-то несколько кварталов, а улицы Москвы даже в час ночи абсолютно безопасны. Она плотнее запахнула свою меховую шубку — все еще теплую, хотя и здорово поизносившуюся, — и пошла домой.

Морозный воздух приятно холодил лицо, словно выбивая из головы густой сигаретный дым. Она огляделась в поисках, как она их стала называть, «стражей», но ни одного не заметила. Зоя тихонько засмеялась. Не иначе как до смерти продрогли в ожидании конца вечера.

Квартира встретила ее полной тишиной. Шура уже спала. Сняв шубку и шапочку, Зоя прошла к дочке. Виктория тоже спала, лежа на животике. Зоя подоткнула вокруг нее одеяльце и, склонившись над малышкой, поцеловала ее в головку. Потом глубоко вздохнула. Запах детского талька и тельца ребенка — есть ли в мире аромат чудесней?

Зоя смотрела на спящую дочку. Подумать только, ей почти годик. Какой же замечательный день рождения ждет тебя, моя дорогая Вика. Я осыплю тебя подарками, сколько бы они ни стоили!