Дочь адмирала

Со своей стороны Ирина не переставала ломать голову, почему Тэйт палец о палец не ударил, узнав от нее о существовании дочери. Ответ, скорее всего, следовало искать в особенностях характера Джексона Роджерса Тэйта. Дело не в том, что он не проявил интереса к судьбе дочери, которую никогда не видел, или будто бы сомневался в своем отцовстве. Он принял новость как непреложный факт с той самой секунды, как Ирина назвала имя девочки. Но ему было уже далеко за шестьдесят, он устал от жизни, давали о себе знать разные хвори. Он не испытывал безразличия к тому, что у него объявилась дочь, но к чувствам Тэйта примешивалось и чувство отстраненности, потому что он никогда не видел ее.

К тому же он просто не знал, что предпринять. Он не верил, что Виктория сможет выехать из России, и был твердо убежден, что самому ему путь туда закрыт. Однажды его уже выслали оттуда, и у него были все основания полагать, что советское правительство об этом не забыло.

Весьма вероятно, что главной причиной, объяснявшей его пассивность, было недоверие, которое он испытывал к Ирине Керк. Оно возникло с самого начала, еще тогда, когда, пытаясь разыскать его, она отправляла письма в военно-морское министерство, ни разу не объяснив причину своих поисков, вместо того, чтобы посылать их на адрес министерства для передачи ему. А ее вопросы: «Вы женаты?», «Говорит ли вам что-нибудь имя Зоя — это еще что за штучки? Разве тот или иной ответ мог хоть как-то повлиять на факт существования его дочери? Почему она вечно крутит, а не действует открыто, напрямую?

Да, Джек не доверял Ирине Керк. Однажды в разговоре с ней он сказал: «Я всегда строго придерживался правил игры. Обучился этому на флоте. В этом мире только таким путем можно избежать неприятностей».

За несколько дней, проведенных со студентами в Москве, Ирине так и не удалось встретиться с Зоей. Наведя справки через своих друзей, она выяснила, что Зоя с Викторией уехали из города на дачу. Узнала она также, что Виктория стала известной киноактрисой, а Зоя вернула себе былую популярность.

Все планы Ирины рухнули. К тому же, уезжая из дому, она не смогла найти бумажку с Зоиным адресом и телефоном, которую актриса незаметно сунула ей в руку при встрече. А здесь, в Москве, она не знала никого, кто мог бы знать их. И боялась — особенно после исчезновения Зинаиды — обратиться за помощью на студию. Спрашивая, пришлось бы назвать себя и навлечь таким образом неприятности на мать с дочерью.

Прошло ровно семь лет с того дня, как Зоя поведала ей свою историю, и вот теперь Ирина вынуждена была признать, что всякая связь с героями этой драмы утеряна.

ВИКТОРИЯ

Возвращаясь к прошлому, я не могу с достаточной определенностью ответить на вопрос, какую роль играли в моей жизни мужчины. В Америке, где так много говорят о психологии и каждый поступок поддается определению в терминах подсознания, кто-то, возможно, и найдет ответ. А мне было всего девятнадцать, когда в мою жизнь вошел Ираклий, и жила я не в Америке, а в Москве. О Фрейде и психологии знают и у нас, но советским людям не до психоанализа. Ты такой, какой есть, и ты стремишься к лучшему, вот и вся философия. Мы не задумываемся, почему поступаем так или иначе.

Мне объяснили, что, поскольку я все время надеялась найти отца, я, скорее всего, видела его в каждом мужчине, с которым вступала в любовные отношения, и со временем эти отношения кончались крахом: это было неизбежно, чтобы отец мог уйти из моей жизни так же, как он ушел из жизни моей матери. Мне объяснили также, что я сама стремлюсь стать жертвой и лучше всего чувствую себя в этой роли, ибо свои детские годы провела cpeди людей, которые сторонились меня, считая врагом, тем самым внушая мне, что быть отвергнутой — мое нормальное состояние. Что мне сказать обо всем этом? Возможно, так оно и есть. И значит, этим все объясняется, и мне нечего больше сказать.

Ираклий учился в том же институте, что и я. Он занимался на режиссерском отделении, готовясь пойти по следам отца, известного в ту пору режиссера-постановщика. Ираклий был высокий, стройный, с каштановыми волосами и темными глазами. Очень красивый. Наполовину он был грузином, почему мамуля сразу же, еще до знакомства с Ираклием, невзлюбила его. Она никогда не забывала, что Сталин и Берия были грузинами.

— Все они тираны, — говорила она. — Дикие, необузданные люди, к тому же чудовищно ревнивые.

Ее мнение о грузинах — и об Ираклии в частности — меня ничуть не трогало, поскольку поначалу я им мало интересовалась. Он был для меня всего лишь одним из многих сокурсников. Я не обращала на него особого внимания, хотя видела, что он ко мне неравнодушен. Он часто поджидал меня возле нашего дома или у двери аудитории, где я слушала лекцию.

Однажды меня позвал к себе один из деканов нашего института и попросил быть повнимательнее к Ираклию.

— Он ведь совсем забросил занятия. Не ходит на лекции, только и знает, что торчит под дверью твоей аудитории.

— Но что мне делать? — спросила я. — Я не могу относиться к нему серьезно, он ведь совсем еще маленький.