Дочь алхимика

Осознав, что нахожусь в постели, натянула одеяло до самого подбородка, создав безопасный кокон, за которым совершенно невозможно разглядеть ткань простой сорочки. А ведь рубашка эта тоже чужая, хлопковая. Слишком жесткая, чтобы надевать ее под дневное платье. Таких даже в девичьем пансионе под Хвойным не носили, прививая молодым воспитанницам вкус и женственность. Тогда… где я?

Обернувшись и прочитав невысказанный вопрос в моих глазах, маркиз обманчиво мягко произнес:

— Вы спасли мне жизнь, графиня, попутно раскрыв заговор против короны. Сейчас мы находимся в императорском госпитале Петергофа. К слову, вас тоже осмотрели.

Все внутри меня сжалось от дурного предчувствия: собеседник был явно настроен враждебно.

В животе мгновенно свернулся комок страха, и меня замутило. Увидев мой испуг, министр раздраженно поджал губы, что придало выражению лица жесткости, и меня окинули неприязненным взглядом, заставив съежиться под жарким одеялом:

— После нападения… ваш недуг обострился, заставив его императорское высочество незамедлительно вмешаться. Приглашенные целители установили, что… — Тяжелая пауза, длившаяся, казалось, целую вечность, закончилась совершенно неожиданным: — Вы вовсе не больны. И даже наоборот.

Что?! Неужели мне послышалось?

Не дав возразить, Николай Георгиевич желчно рассмеялся:

— Прошу вас, госпожа Ершова, не унижайте меня столь дурной актерской игрой! — Он поднял руку, снова призывая меня к молчанию. — Как вы понимаете, дело приобрело совершенно иной оборот, — кивок скорее собственным мыслям, — и госпожа Полякова под присягой сообщила: ваш отец знал об этом.

Голос маркиза изменился до неузнаваемости. Наплевав на все законы этикета, он позволил себе открытую неприязнь, унизительно продолжая хлестать меня словами:

— Те пилюли, что вы принимали последние восемь лет, — не что иное, как ливиум, представленный обществу вашим отцом совсем недавно!

В крайнем раздражении боевой маг все больше походил на хищную птицу. Он рвано чеканил шаг, сокращая расстояние между нами, и, похоже, запасы его терпения заканчивались вместе со спасительным пространством:

— И знаете, что стало последней каплей?

Он шагнул ко мне, сжав кулаки, отчего кожа на костяшках пальцев чрезмерно побелела:

— Вы ведь вовсе не лишены дара! Более того, его мощь… именно она заставила вашего отца отправить вас в пансион под видом полного содержания и приема лекарств! Ваша стихия — человеческая душа! — Маркиз едва совладал с собой, склонившись над моим ложем.

Яростно посмотрел на меня сверху вниз, мрачно добавив:

— Дар редкий, ценный своей единственной в империи сутью. Великий алхимик испугался, что по приказу императора вас отнимут у него едва ли не со школьной скамьи, и не придумал ничего лучше, чем заглушить этот талант при помощи лекарств. Под видом разработок идеального трансформатора, способного превратить любой металл в золото, он искал искажатель вашей силы, впрочем разом справившись с двумя проблемами сразу. Забавно, не находите?

Забавно? Все рассказанное Николаем Георгиевичем казалось бессмысленным и диким, но уж никак не забавным. Ведь сих пор я была просто уверена, что отец стыдился своей лишенной дара крови, так не к месту проснувшейся в единственной наследнице, а потому и сослал подальше от собственных глаз и мнения великосветского общества. Он же…

— Защищал вас, — подсказал министр. — К слову, главный мыслитель империи по-прежнему не найден, отчего вопрос о тайне его разработки и об участии в измене стоит не менее остро. Вам известно что-нибудь об этом?

Осознание слов его сиятельства подействовало подобно ушату с ледяной водой. Забыв обо всем, я решительно вскочила с кровати, необдуманно позволив защитному пологу одеяла разом покинуть меня. И внезапно ошеломленно поняла, что стою перед боевым магом в одной лишь тонкой больничной сорочке, под которой ничего нет.

Прохладный воздух тут же поднял волну мурашек по телу, заставив отреагировать не только кожу. Взгляд маркиза разом метнулся к моей груди, отчетливо проступающей под легкой тканью. Я медленно опустила глаза к тому месту, за которым так откровенно наблюдал Николай Георгиевич, и растерянно подняла руки, запоздало пытаясь укрыться. Сдвинуться с места хотя бы на шаг, чтобы поднять злосчастное одеяло, не могла — страшилась. Волна горячего стыда раскрасила щеки яркими пятнами, и господин Левшин не сдержался:

— Бросьте, Ольга! Это представление уже никого не удивит!

Напряжение его сиятельства выдавала бешено пульсирующая темная жилка у самого виска. И все же ничто в его словах до сих пор не объяснило полного ненависти взгляда, пока он не прорычал:

— Скажите, вы ведь с самого начала обо всем знали, продумав свой план до мелочей?!

Николай Георгиевич замер всего в паре шагов, и любая неосторожность с моей стороны могла спровоцировать гнев. Но даже несмотря на то, что от смертельного страха я дрожала как лист на ветру, не спросить было невозможно:

— Знала… о чем?