Дочь часовщика

Человек этот был странный, и знал многое, чего обычным людям знать не полагается. И искал этот человек того, кто согласился бы на сделку: отдать ему живое сердце в обмен на золото.

Выбор пал на дворового мальчишку Августа, не по годам ушлого да жадного. Договор был заключен, ученый человек (у которого, по уверениям Марты, под старомодным париком с косицей скрывалась пара рогов, а в щегольских башмаках — копыта) вырезал у мальчишки сердце, взамен поставив ему железное, а жадного дурачка (или умника, это как посмотреть!) осыпал золотом. Август бросил мать, умирающего отца и исчез — уехал искать счастья на белом свете. И искал упорно, и нашел.

Записался в армию, сделал головокружительную карьеру, а когда вышел в отставку по состоянию здоровья, занял высокий пост обер-егермейстера при княжеском дворе. Мало-помалу приобрел такую власть над князем, что тот стал во всем его слушаться. Князь выбил для бывшего полковника баронский титул, приставку «фон» и замок Морунген с поместьем, в котором Август когда-то чистил конюшни.

Все давалось фон Морунгену легко. Неудивительно: железное сердце не знает жалости, не знает боли, а мягкое сердце, как известно, помеха для тщеславных и упорных.

По всему выходило, что дворовый мальчишка Август заключил сделку, выгодную со всех сторон.

Слушая историю, отец посмеивался. Марта, возмущенная недоверием, клялась и божилась, что слухи — чистая правда, и в городе полно людей, которые помнят и Августа в годы его юности и визит ученого человека. Не так уж много лет прошло — и двух десятков не наберется.

А бургомистр, который наведался вчера в замок Морунген по приглашению нового владельца, своими ушами слышал, как стучат молоточки и щелкают пружины в груди наместника, и даже толстое сукно его сюртука не заглушает эти звуки.

Конечно, в нелепые россказни поверить было невозможно. Я читала журналы ученых сообществ, несколько месяцев работала сестрой-помощницей в столичном госпитале Утешителя Иосифа, и знала, что попытки заменить человеческий орган искусственным терпели крах, несмотря на усилия ученых медиков и придворных механиков. И уж тем более не верила я в сделки с дьяволом.

Легче поверить в то, что Август фон Морунген и есть сам дьявол, посланный в наш округ наказать жителей за леность, обман и прочие прегрешения. И, как водится, страдают от такого надзора чаще невинные.

— Сегодня утром полковника видели в городе, — сказала Марта. — Приехал верхом на черном коне, и пса с собой взял. Пес страшенный, с теленка величиной. Глаза горят, с клыков капает кровавая слюна, а грудь… — Марта вздрогнула, — заключена в железную клетку. Говорят, у этой зверюки сердце механическое, как у хозяина. А если вопьется кому в ногу своими зубищами, то легче ногу отрубить, чем освободить.

— Это, конечно, лишь домыслы, лишенные всякого основания, — нервно сказал отец, сорвал с шеи салфетку, смял и бросил на стол. — Но не дай бог, Морунген явится в мою мастерскую с инспекцией! Дела у нас и так идут не блестяще. Мало нам поганца Лео… еще не хватало, чтобы наместник вздумал проверить и мои учетные книги!

— А нечего было договариваться с прежним податным инспектором, — уколола Марта, но тут же развела руками: — Ну, а кто этого не делал? Все делали. Что ж теперь, весь город под суд отдавать? Не дождется Железный Полковник. Найдется и на него управа. В Ольденбурге народец обиду терпеть не приучен. У нас дела издавна по-своему велись, и нечего тут пришлым свои порядки устраивать. Будь ты хоть барон, хоть князь, хоть черт с железными потрохами. Наши мастеровые как-нибудь подкараулят наместника вечером в глухом переулке, и…

— А вот и Лео, легок на помине, — сказал отец, вглядываясь в окно, и у меня тоскливо сжалось сердце, когда за оградой промелькнула высокая тулья шляпы. — Идет с букетом. Чего это он? Ах, да, последний день месяца.

— Мигом отправлю его восвояси, — расстроилась я окончательно и поднялась. — Не переживай. Тебе не придется с ним встречаться.

— Дочь, послушай… — нерешительно начал отец, и глаза его, обычно такие ясные и насмешливые, забегали туда-сюда. Я насторожилась; душу кольнуло скверное предчувствие.

— Садись. Выслушай меня, — отец показал на стул, вздохнул, и скрестил руки на груди — приготовился говорить неприятное. Марта вышла на кухню, но дверь за собой не закрыла, чтобы не упустить ничего, что происходит в столовой.

Я послушно села.