Дочь четырех отцов

Не знаю, что бы я делал, если бы меня спросили, где это я видел щиколотку герцогини — до сих пор ни одна из них мне своих ножек не демонстрировала. Да и вообще, не верится, чтобы господь бог выкроил для герцогинь особую ножку. Насколько мне известно, в истории лишь единожды упоминается нога высокопоставленной особы — речь идет о супруге Пипина Короткого[90], королеве Берте. Упоминается она так: «au grand pied», «Берта Большая Нога».

К счастью, господа не отличались особой дотошностью и вполне удовлетворились моими оправданиями.

— Well[91], — сказал доктор, — это не крестьянская девушка. Это мадемуазель Ангела, она работает у нас на почте. Вы еще не встречались с ней, господин председатель?

— Нет, хотя был на почте дважды. За окошком сидела какая-то пожилая дама, высокая и седая.

— All right[92], это ее мать, госпожа Полинг, вдова.

— Его коллега. — Нотариус пихнул меня локтем в бок, давая понять, что доктор сейчас рассвирепеет.

Однако доктор, против ожидания, не рассвирепел.

— Stimmt[93]. Я лечу людей, а она — коров, лошадей, гусей, кур. Муж ее был ветеринаром, у него она и выучилась. — Поверьте, господин нотариус, мы преспокойно могли бы обменяться пациентами.

— Да ладно вам, — примирительно сказал поп. — Лучше проводим Ангелу домой.

Однако босоногая почтальонша, заметив наше приближение, вырвалась из круга и убежала.

Короткая юбчонка развевалась на бегу, в свете пламени костров то и дело мелькали ослепительно белые ножки. Доктор проглядел все глаза и, надо полагать, не прочь был пуститься следом, но вовремя вспомнил, что он — человек культурный, и побрел по-стариковски рядом со своими собратьями, — приемными отцами. Тут только я заметил, каким усталым и обрюзгшим стариком становится доктор, когда думает, что никто на него не смотрит.

Однако у последнего костра, возле самой околицы, он приободрился снова. Там сидела Мари Малярша, прижимая к себе Шати, на коленях у которого покоилась голова ягненка. Таким образом, сходство с Мадонной было полным.

— Добрый вечер, красавица, — доктор остановился, а поп с нотариусом пошли дальше. — Пойдемте прыгать через костер? Прыгаю я не хуже вашего Андраша.

— Прыгайте на здоровье, — женщина взглянула на него исподлобья. — Всяк скачет, пока жив. А мне вот не до прыжков.

Я тем временем попробовал подружиться с Шати. Мальчик забавлялся оловянным солдатиком величиной с палец. При ближайшем рассмотрении оловянный солдатик оказался не оловянным, а сделанным из желудей. Крупный желудь, две палочки по бокам, две внизу — туловище солдата. Сверху желудь поменьше — голова. На голове желудевая чашечка — шлем. Настоящий желудевый Вильгельм Телль.

— Что это у тебя, Шати? — я склонился к нему.

— Желудевый гусар, — ребенок с гордостью продемонстрировал мне свое сокровище.

— Кто тебе его сделал?

— Матушка Мари.

— Славный гусар, Шати.

— Нет, не славный. Штыка-то у него нету, — ребенок помрачнел; скорбь его была куда сильнее, чем скорбь королей, чьим солдатам не хватает штыков.

Я вспомнил, что у меня есть булавка для галстука; обычно она лежит в бумажнике: оттуда ее проще доставать, когда нужно поправить сигару, которая не желает раскуриваться. Я вытащил булавку и приладил ее гусару.

— Ну вот, теперь у него есть штык, Шати!

Передавая ребенку игрушку, я случайно коснулся руки женщины. Теплая, мягкая, изнеженная рука — это чувствовалось сразу.

— Вы, видать, тоже детишек любите?

— Только чужих, — улыбнулся я.

— Своих-то нету?

— У меня и жены нет.

Женщина подняла на меня большие темные глаза и убрала руку.

— Спокойной ночи, Шати, — я погладил ребенка по головке. — Пусть тебе приснится лошадка для твоего гусара.

Доктор тем временем, по-видимому, попытался погладить Мари, потому что послышался звонкий шлепок. Мари шлепнула доктора по рукам, как поступала в свое время с художником. Только тогда она смеялась, а теперь смотрела так, словно вот-вот разрыдается.

На задворках церкви мы распрощались с нотариусом и с доктором, причем доктор вместо «спокойной ночи» сказал нам по-русски «здравствуйте».

— Слушай, Фидель, — спросил я попа, — сколько языков знает этот ваш доктор?

— Ни единого, за исключением венгерского. Но, вернувшись из плена, он вообразил, будто умеет говорить на всех языках.

— С женщинами он, во всяком случае, общего языка находить не умеет — так мне показалось. Мари Маляршу — и ту трясет, когда он возле нее увивается.

— Старый осел этот доктор, — поп внезапно сделался серьезным. — Представь себе, он и на почтальоншу глаз положил. Но это умная девушка, дружище; когда доктор совсем ошалел, она поцеловала ему руку и просила никогда в жизни не оставлять ее, стать ей дорогим старым другом, она, мол, будет ему любящей дочерью до самой могилы. Так доктор и стал приемным отцом Ангелы.

— Но ведь нотариус, кажется, тоже?