Дочь чиновного человека

- Сказать ли вам, кто ее убил, матушка? Я знаю - и скажу это так же перед вами, как и перед богом. Я простая женщина…

- Кто? кто? - вскрикнула в бешенстве Надежда Сергеевна, сверкая глазами.

- Вы, сударыня! извините меня, я простая женщина: у меня что на уме, то и на языке.

Верно, такого ответа не ожидала Надежда Сергеевна, потому что она покачнулась и удержалась только рукою за кровать.

- Вон, вон с глаз моих! - прошипела она, - чтобы и духа твоего не было в моем доме!

Александр скоро узнал о болезни Софьи, и хотя ни он, ни мать его не думали, чтобы болезнь эта была так опасна, но они оба беспокоились, тем более, что няня ее давно не приходила к ним. Александр раз как-то попытался узнать о здоровье Софьи

Николаевны у людей г-на Поволокина, но из ответа их не мог вывести никакого заключения. Все эти люди смотрели на него подозрительно и нехотя, односложно и грубо отвечали: "Больна, лежит". Он спросил Ивана, того самого человека, который всегда ходил за нею, - ему сказали, что он более уже двух недель как не живет у них. Дни медленно тянулись для старушки и ее сына - и вот в один вечер, когда они сидели вдвоем, сильно зазвенел колокольчик. Они оба вздрогнули и посмотрели друг на друга.

- Кто б это в такую пору? - сказала Палагея Семеновна.

Был час седьмой вечера. Александр со свечой пошел отворять дверь.

Он отворил дверь - и отшатнулся. Перед ним стояла няня Софьи. Голова ее тряслась, седые волосы беспорядочно торчали из-под платка, она все запахивала полы своего салопа. Александр хотел ее спросить, "что с нею?" - и не мог. Наконец она сказала:

- Ух, как сегодня холодно! Не топится ли у вас печка, дайте, ради Христа, погреться… Я едва дотащилась досюдова.

И Александр, с предчувствием чего-то страшного, смотрел на нее.

- Что с тобою, Федосья? - спрашивала Палагея Семеновна, сажая ее на стул, - откуда это ты? Где ты так назяблась? Я сделаю тебе чаю, ты немножко поотогреешься.

- Нет, вы уж не отогреете моих старых костей! Зажилась я, глупая баба, на свете; полно! Пора и честь знать… Дитятко мое сердечное! И могилку-то ее так скоро занесло снегом! Разрою этот снег, непременно разрою.

Александр почувствовал, что ледяные иголки колют его в темя.

У Палагеи Семеновны забилось сердце.

- Что это, не помешалась ли ты, Федосья?

- Помешалась! лучше бы помешаться, матушка Палагея Семеновна! - Она вынула из-за пазухи какую-то бумажку. - Вот вам весточка от моей барышни: приказала вам кланяться. Я сейчас только от нее. Она переехала в спокойное местечко.

Палагея Семеновна дрожащими руками развертывала бумагу, в которую вложена была записка.

- Позвольте, я прочту, матушка.

- Нет, погоди, погоди, Саша! - И старушка надевала очки. Она едва могла разобрать следующее:

"Благодарю вас за те немногие минуты счастия, которые вы мне доставили. И теперь, когда смерть возле меня, я вспоминаю об этих минутах; даже, мне кажется, только еще и живу этими минутами. Помолитесь о той, которая любила вас от всего сердца!

Скажите вашему сыну, что он счастливейший человек в мире, потому что вы его мать.

Пусть он бережет себя для вас и для искусства. До свидания - там! С*".

Старушка сняла очки. Крупные слезы лились по лицу ее.

- Господи! Помяни во царствии своем рабу свою Софию! - прошептала она, перекрестившись.

Четыре дня и четыре ночи после этого вечера Палагея Семеновна прострадала, не смыкая глаз. На ее руках умерла в горячке няня Софьи.

- Друг мой, не убивай себя и своей старухи, - говорила Палагея Семеновна сыну, когда все в их квартирке приняло прежний порядок после похорон старушки-няни, - подумай только о том, что наша Софья Николаевна теперь счастливее. Ты знал, какова была ее жизнь. Отслужим-ка лучше по ней панихиду, помянем ее и помолимся о душе ее.

- Матушка! Я не могу забыть ее… Она была моим небесным видением, моею мечтою о счастии. О, если б вы заглянули в мою душу! Но скоро, может быть, скоро и я успокоюсь. О, люди отвратительны, матушка!.. Я не хочу жить! Но я пойду к этому чудовищу, к этой убийце…

- Что это значит? ты не хочешь жить? Боязливо она посмотрела на сына.

- Признаюсь вам, я хотел бы умереть, матушка!

- Уж не хочешь ли ты?.. Да помилует тебя бог!.. А твоя мать? твоя мать? или уже она для тебя ничего? О, подумай о бедной твоей матери! - И старушка бросилась к ногам его, и голос ее был вопль отчаяния, звуки страданья невыносимого. - Хоть не для меня, друг мой, хоть не для меня, не я прошу тебя, - ты не послушаешь меня, если я тебе буду говорить, что такая смерть есть грех ничем не искупимый, ты все-таки не послушаешь меня! Но ты забыл слова ее, она приказывала тебе - это была последняя ее воля - беречь себя для твоей матери… Я достану тебе ее записку, перечти ее хорошенечко: воля усопшей

- святая воля, нельзя противиться ей. - И старушка захлебнулась слезами; голова ее упала на пол. Александр забыл все; он бросился на колени перед лежавшей на полу матерью, приподнял ее и крепко прижал к груди своей.

- Простите меня, матушка! Я безумец, я не знал, что говорил. Бог свидетель, что с этой минуты вся жизнь моя принадлежит вам, вам одной!