Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

Могила была вырыта заранее, вокруг плотно стояли люди. Но нас, детей, пропустили вперед как бы перед толпой, и мы оказались совсем близко от этой ямы, рядом со всеми Поленовыми. Я смотрела на дядю Митю с лопатой, который помогал похоронщикам. Гроб опустили. Засыпали землей. Потом сделали холмик. Вдруг вот здесь Дмитрий Васильевич взял раму с нашими васильками и положил прямо на холмик, на могилу отца. А потом люди клали много цветов – и красных, и белых, все вокруг могилки. Но на наш коврик ни одного цветка положено не было, он так и остался таким синеньким пятном. И помню, как я стояла и все любовалась васильковым пятном и думала: как же стыдно, что вот я стою у могилы и радуюсь красоте, в то время как все-то люди, наверное, только и думают, что о Поленове, и у них такое горе! А меня занимает такая мелочь, как собранные мною цветочки, когда умер человек, художник, и для всех взрослых это очень-очень существенно и страшно. Это чувство стыда до сих пор немножко где-то сидит во мне. Хотя сейчас я понимаю, что это были первые глубокие мысли о жизни и смерти.

12

Отец ушел из моей жизни, когда мне было двадцать лет. Мама ушла, когда мне было сорок лет. Когда я стала больше интересоваться семейной историей, уже никого не было.

Уже не от него я узнала, как это было с «философским пароходом»; что это была реальная замена смертной казни изгнанием, задуманная Лениным и осуществленная Дзержинским; как составляли списки, приходили домой с обыском и арестовывали людей, которыми гордилась Россия; как их сажали на поезда и везли из Москвы и других городов в Петроград, откуда на немецких торговых судах осенью 1922 года отправляли в Германию, в Штеттин; и как они давали подписку, что если надумают вернуться, их расстреляют. Так уехали Франк, Трубецкой, Бердяев, С.Н. Булгаков, Ильин, Лосский, составлявшие среду и цвет зарождавшейся русской философии. Еще раньше покинул Россию Лев Шестов. Папа был единственным из них, кто добился отмены высылки. Он попросил Луначарского, и тот ходатайствовал, чтобы Шпета вычеркнули из списков.

Папа остался здесь. Но очень скоро его отовсюду повыгоняли. Прежде всего, закрыли философский факультет в университете, потом совсем сняли философию, потом философию заменили марксизмом.

Тогда «интеллигент» – это было ругательное слово наряду с самыми ругательными словами. Интеллигенты считались более или менее врагами советской власти. При том что папа не так уж отрицательно к ней относился. Моя бабушка, Варвара Ильинична Гучкова, говорила полушутя: «Густав – известный большевик». Очень многие вокруг, и наши знакомые, и полузнакомые, всячески ругали советское правительство – папа при мне так никогда, прямо бранными словами не ругался. Но конечно, не одобрял. А уж особенно когда начались несправедливости и процессы сталинские. В нашей семье и в ближайшем окружении нашем никто никогда в эти процессы, начиная с «шахтинского дела», не верил. Критичность к власти у нас всегда чувствовалась. Во все времена и во все эпохи, которые я пережила, мы всегда все-таки были в оппозиции. Внутренне. Не сказывая. У нас мало велось дома политических разговоров. Никогда в жизни я не слышала, чтобы мама или бабушка вздыхали: «Ах, вот прошлой жизни нету, и нет тех возможностей»… Это само собой подразумевалось, но не произносилось.

Но к тому времени, как я себя помню, все-таки уже существовал ГАХН – Государственная академия художественных наук. Это было такое замечательное учреждение в Москве, которое продержалось с 1921 по 1930 год, и отец сначала был председателем философского отделения, а затем еще и вице-президентом этого ГАХНа.

ГАХН придумал Луначарский. Все-таки Луначарский был образованный человек, в отличие от многих наших вождей, вроде Калинина или еще кого-то, которые совсем не были образованны. В ГАХНе собрались изгнанные из других учреждений философы и люди искусства, которые не подходили новой власти вследствие своей немарксистской идеологии. Это была элита интеллигенции. Островок культуры в советской России, которая вот-вот становилась совсем другой. Среди сотрудников первого состава были: Бердяев, Брюсов, Гольденвейзер, Кандинский, Коненков, Малевич, Нейгауз, Фальк, Станиславский, Степун, Флоренский, Франк… Причем у ГАХНа не было аналогов ни в России, ни на Западе, разве что Платоновская академия во Флоренции пятнадцатого века. Это был синтез искусства и науки. Уникальный административный памятник: советское учреждение со штатным расписанием и зарплатами, единственным условием деятельности которого было постоянное творчество сотрудников!

Петр Семенович Коган, средней руки литератор, но партийный, был назначен президентом этой академии. А папа был вице-президент. То есть фактически все научные дела, и решающее слово, и авторитет были на папиной стороне.