Дочь генерала

Трудно найти верные слова и тон, когда встречаешься с женщиной, которую видел голой, с которой спал или разговаривал ночь напролет. Нельзя быть равнодушным, притворяться, что этого не было, но не следует вести себя развязно только потому, что этого больше нет. Не надо давать волю языку и рукам. Ее не потреплешь по щечке и не похлопаешь по попе — как бы тебе этого ни хотелось. Но не нужно бояться сердечного рукопожатия, опасаться положить руку ей на плечо или ткнуть пальцем в бок, как это делала сейчас Синтия. Должно быть руководство по общению в таких ситуациях, если его нет; еще лучше выпустить закон, запрещающий бывшим возлюбленным приближаться друг к другу ближе, чем на сто ярдов. Все это, естественно, в том случае, если ты не хочешь возобновить отношения.

— У меня всегда было ощущение, что у нас с тобой все осталось в подвешенном состоянии.

— А у меня всегда было ощущение, что ты испугался встречи с... моим женихом и попросту сбежал. — Синтия помолчала, потом добавила: — Наверное, из-за меня не стоило затевать историю.

— Что ты говоришь? Он угрожал убить меня. Осторожность неотделима от храбрости.

— Может быть. Но иногда нужно драться — если действительно хочешь чего-то добиться. У тебя же есть награда за храбрость.

Она ставила под сомнение мою мужественность, и это меня раздражало.

— К вашему сведению, мисс Санхилл, я получил Бронзовую звезду за то, что взял какую-то долбаную высоту, о которой знать не знал и слышать не слышал. Но будь я проклят, если соглашусь играть роль доблестного рыцаря вам на потеху... Кроме того, я что-то не припомню, чтобы ты давала мне надежду.

— Я не знала, кого из вас выбрать, и потому решила, что буду с тем, кто останется в живых.

Синтия посмотрела на меня. Я видел, что она улыбается.

— Неостроумно, — заметил я.

— Извини. — Она похлопала меня по колену. — Люблю, когда ты сердишься.

Я ничего не сказал. Дальше мы продолжили путь молча.

Мы подъезжали к окраине военного городка. Показался ряд старых крупнопанельных строений и большой щит с надписью: «Учебный центр сухопутных войск США по подготовке специалистов для ведения психологической войны. Посторонним вход воспрещен».

— Заедешь сюда после встречи с генералом?

— Постараюсь, — ответил я, поглядев на часы.

Быстрее, быстрее. Вдобавок к проблеме «остывания» следов я чувствовал, что чем больше у людей в Вашингтоне и Форт-Хадли будет времени на размышление, тем вероятнее меня ждет головомойка. Не пройдет и семидесяти двух часов, как база будет кишмя кишеть фэбээровцами и чинушами из УРП, жаждущими набрать очки, не говоря уже о журналистской братии, которая собралась, конечно, в Атланте и ломает голову над тем, как попасть оттуда сюда.

— Как мы поступим с этой дрянью из подвала? — спросила Синтия.

— Не знаю. Хорошо, если бы она нам вообще не понадобилась. Пусть полежит несколько дней.

— А если Ярдли найдет эту комнату?

— Пусть он тогда и думает, что делать с этой дрянью.

— В этой дряни, может быть, и скрыт ключ к преступлению.

Я смотрел в боковое стекло на сооружения базы.

— Нет, в той комнате полно компромата, от которого зависит жизнь и карьера многих людей, судьба ее родителей, посмертная репутация Энн.

— Неужели это говорит Пол Бреннер?

— Это говорит кадровый офицер Пол Бреннер, а не сыщик Пол Бреннер.

— Я понимаю. Это правильно.

— Конечно, правильно. Я бы то же самое для тебя сделал.

— Благодарю, но мне нечего скрывать.

— Ты замужем?

— Тебя это не касается.

— Что верно, то верно.

Мы подъехали к официальной резиденции генерала, именуемой Бомон. Это был большой, сложенный из кирпича дом с множеством белых колонн. Стоял он на засаженном деревьями участке в несколько акров на восточном краю военного городка, этакий оазис с магнолиями, величавыми дубами и клумбами посреди армейской простоты.

Бомон — осколок эпохи, которая предшествовала Гражданской войне, родовое гнездо могущественного клана Бомонов, чьи потомки по сей день обретаются в округе. Дом не был подмят сапогами солдат Шермана, шагающих к морю, так как находился в стороне от главного направления марша, но сильно разграблен и порушен мародерами и дезертирами. Местные жители рассказывают, что всех женщин в роде изнасиловали, путеводитель по округу утверждает, что Бомоны бежали на несколько шагов впереди наступающих янки.

Дом был экспроприирован оккупационными войсками и использовался как штабной пункт, потом на каком-то этапе его возвратили законным владельцам, а затем, в 1916 году, продали вместе с плантациями федеральному правительству, которое назвало это место лагерем Хадли. Так дом снова перешел в собственность армии, ближние хлопковые поля стали военным городком, а остальные сто тысяч акров лесистой местности — территорией для учений и маневров.

Трудно установить, какой отпечаток на местное население наложила история, но было понятно, что влияние истории в здешних краях не поддается разумению парнишки из южного Бостона или девчонки с фермы в глубине Айовы. В результате встреча такого человека, как я, с таким человеком, как Ярдли, не становится встречей умов и сердец.

Мы вылезли из машины.