Дочь гипнотизера. Поле боя. Тройной прыжок

Дом, похожий на старый дорожный сундук, перешел к Агапову от дальнего родственника, о котором он рассказывал с неохотой, точно испытывал какую-то вину за то, что пользуется оставшимися после усопшего вещами. «Я бы отказался от наследства, но у меня нет выхода… — с неприязнью глядя на ветхие, глухие стены, говорил он. — Это судьба-злодейка…» — «Но кто он, твой благодетель?» — «После как-нибудь расскажу, да я и сам толком не знаю, сказки какие-то, дальний родственник…»

Агапов избегал без надобности входить в дом, а знакомых своих вообще не пускал глубже застекленной веранды, где он устроил себе спальню (матрас в углу), кабинет (шкаф с книгами), мастерскую (широкий стол) и гостиную (два плетеных кресла и табурет). Хромов был знаком с Агаповым лет десять, пятнадцать, уже и не вспомнить, где встретились, вместе вращались в одних кругах (по выражению Агапова, литературно-криминальных, нет, поправлял Хромов, криминально-литературных), но он так и не мог сказать определенно, что за человек Агапов. Может, и не человек он вовсе, а только прикидывается человеком? Вопрос, на который у Хромова не было готового ответа.

Агапов, в цветастой майке, стоял возле стола, заваленного рулонами папиросной бумаги, какими-то досочками, картонками, изогнутой проволокой. В руке он держал большой нож.

«Что поделываешь?» — спросил Хромов, пытаясь зубами ухватить неизбежно засевшую занозу в пальце. Когда-нибудь лесенка развалится под ним, и он рухнет в колючие заросли.

«Бога!» — угрюмо сказал Агапов, рисуя ножом в воздухе какую-то фигуру.

«Что?» — не понял Хромов.

«Бога делаю, что тут непонятного!»

Агапов сердито воткнул нож в стол и опустился в плетеное кресло.

Действительно, ничего непонятного не было, даже очень в характере Агапова и в согласии с модным поветрием, сменившим поголовное увлечение спортом и танцами.

«Не хватает тех, которые уже есть?» — шутливо спросил Хромов.

«Все боги есть, но не у каждого есть изваяние!»

Рука протянулась к задвинутой под стол картонной коробке и достала бутылку пива.

«Будешь?»

«Нет. Отгадываю с трех раз. Бог пустоты?»

«Мимо».

«Бог дамы червей и короля пик?»

«Не угадал».

«Кто же это может быть… — Хромов пожалел, что отказался от пива. — Бог ваятелей богов?»

Агапов нахмурился:

«Всё шуточки…»

Он открыл бутылку о край стола. Пена залила руку.

«Для тебя это будет Анонимный бог».

Хромов взглянул на друга настороженно:

«Анонимный?»

Сквозь открытые узкие оконца ходил сквозняк, пахло нагретым на солнце деревом, клеем. Рыжий кот, раздвинув бамбуковую штору, прошел на запретную половину дома. Пчела билась о стекло.

«Ты видел сегодняшнюю газету?»

«Я не читаю газет».

Хромов вкратце пересказал так неприятно поразившую его статью.

Агапов выслушал рассеянно.

«И я хочу знать, какой подлец это написал… Кому нужно выставлять меня в дурном свете!»

«В дурном свете, это ты хорошо сказал… — апатичное лицо Агапова внезапно пошло рябью. — В дурном свете…»

«Я был в редакции. Делюкс утверждает, что ему ничего не известно».

«Да, да, Делюкс, хитрая бестия… — согласился Агапов, глуповато улыбаясь (глупая улыбка передается половым путем, подумал Хромов), вдруг порывисто взял со стола листик бумаги и, краснея, сказал: Вот еще что, я написал после долгого перерыва стихотворение. Не хочешь купить?»

Хромов полез в карман за деньгами.

«Надеюсь, цена стихов не возрастает пропорционально длительности предшествовавшего им молчания…» — сказал он шутливым тоном.

Но Агапов не был расположен шутить. Он педантично пересчитал купюры, проверив подлинность на просвет, и только тогда передал Хромову листок, исписанный по-детски старательным почерком:

На ложе сна холодный череп
глядит, но слышит песню эту,
а дева с крашеною грудью
и необычными сосками
стоит под деревом и плачет,
роняя слезы на ладонь.
Вдали веселый всадник скачет,
ему лизать не интересно
на ложе сна холодный череп.
В душе томительно и тесно,
как будто камень стал поэтом,
а рыба руку откусила.
Увы, таинственная сила
не хочет быть ни тьмой, ни светом,
и сон иголкой колет сонь.

Взглянув мельком, Хромов спрятал листок в карман. Он не любил читать стихи в спешке, абы как, в присутствии постороннего, особенно в присутствии автора — постороннего вдвойне. Он получал удовольствие от стихов только тогда, когда мог войти в них и оставаться внутри несколько часов кряду, как в пустой комнате, в которой еще не успели поклеить обои и провести проводку. Иначе — к чему эти крестики-нолики, какой прок от этих приседаний и притоптываний?

Он уже собрался уходить, когда Агапов сказал:

«Я бы хотел поговорить с Розой…»

Смешение, смещение. Слова навыворот — озорство.

«Боюсь, невозможно».

«Жаль».