Дочь Империи

Ответа не последовало. Сощурившись, Мара пыталась найти взглядом Вайо, что удалось не сразу: солнце слепило глаза, а в круговерти взлетающих мечей вообще было трудно разглядеть хоть что-нибудь. Наконец она заметила плюмаж офицерского шлема, но Папевайо не мог добраться до нее: со всех сторон на него наседали враги. Вот он прикончил одного из нападавших мощным ударом в шею, но двое других перескочили через умирающего товарища, чтобы расправиться с Вайо. Очевидно, Джиду приказал уничтожить единственного офицера Акомы, надеясь, что его гибель повергнет охранников Мары в смятение.

Боль в плече не настолько помутила сознание Мары, чтобы лишить ее способности воздать должное тактике врага. Большую часть воинов Акомы составляли новобранцы, боевой опыт которых был весьма скуден; некоторые из них впервые участвовали в битве. А сегодня их товарищами по оружию оказались такие же новички, с которыми еще вчера они не были знакомы. И сейчас, под безжалостным натиском отборных воинов Тускалоры, чуявших близость победы, даже Папевайо приходилось туго. Мара скрипнула зубами. Еще несколько минут - и враги сломят сопротивление ее охраны. А замысел, с помощью которого можно было избежать жестокой резни, до сих пор даже не начал претворяться в жизнь.

Она ухватилась за край носилок, но даже при столь незначительном усилии стрела со скрежетом царапнула по кости. Нестерпимая боль пронзила тело; Мара тихо застонала и сосредоточила всю свою волю, чтобы не потерять сознания.

Клинки звенели, и казалось, что они сшибаются у нее над головой. Один из стражников Акомы качнулся назад и упал; кровь фонтаном хлынула из-под рассеченных доспехов. Судороги пробегали по его телу, открытые глаза отражали небо. Его губы шевельнулись; как видно, то была прощальная молитва, обращенная к Чококану. Затем он затих, и рука, державшая рукоять меча, разжалась. Слезы жгли глаза Мары. Вот так же умирали отец и Лано. Но потом она представила себе крошечного Айяки, пронзенного вражеским копьем, и едва не задохнулась от ярости.

Мара высунулась из паланкина и дотянулась до рукояти меча погибшего воина. Опираясь на клинок, она смогла встать на колени. Солнце пекло голову, слезы застилали глаза. Слабость накатывала темными волнами, и все-таки Мара увидела: шальная стрела настигла ее драгоценного лучника. Он лежал, стеная от боли и прижимая руки к животу. А сигнальная стрела, которая должна была призвать Люджана и Тасидо к действию, без пользы сверкала у его ног.

Мара застонала от бессилия, а удары клинков звучали как барабанный бой в храме Туракаму. По приказу Папевайо бойцы Акомы, еще способные сражаться, сомкнули цепь, стянувшись в более узкое кольцо; они подавались назад, при необходимости перешагивая через тела павших товарищей. Обратившись к Лашиме с горячей мольбой придать ей силы, Мара потянулась дрожащими руками к луку раненого стрелка.

Лук оказался тяжелым и громоздким, а стрела не держалась во влажных от пота руках Мары, когда она попыталась установить ее в нужное для выстрела положение. Рука срывалась с тетивы, а стрела проскальзывала и перекашивалась. Наконец Маре удалось установить стрелу на тетиве, но от затраченных усилий кровь бросилась в голову, и в глазах снова потемнело.

Она не сдалась - заставила себя действовать на ощупь. Зрение то возвращалось, то вновь изменяло ей. Еще один воин рухнул рядом с паланкином, забрызгав кровью белью прозрачные занавески. Мара обхватила лук и, превозмогая слабость и боль, возобновила попытки натянуть тетиву.

Все усилия снова оказались тщетными. Невыносимая боль прорезала плечо; Мара уже не могла удержаться от стонов. Лук не поддавался.

Внезапно она ощутила чью-то поддержку. Уверенные руки легли сзади поверх плечей Мары и с силой сомкнулись на ее пальцах, вцепившихся в кожаный захват лука и стрелу. И свершилось чудо: силы их объединились, лук согнулся, замер на мгновение и выпустил стрелу.

Со свистом, который был слышен даже сквозь шум боя, сигнальная стрела взлетела высоко в небо. Властительница Акомы лишилась чувств и упала на колени воина, раненного в ногу. Она могла бы узнать в нем одного из тех несчастных, кто был обречен умереть как осужденный преступник где-нибудь в диком лесном логове, если бы не ее милосердие и прозорливость. Он осторожно положил свою хрупкую госпожу на запятнанные кровью подушки в паланкине. Полоской ткани, которую следовало бы использовать для перевязки собственной раны, он перетянул ей руку, чтобы остановить кровь, хлещущую из плеча. И все это время воины Тускалоры сжимали вокруг них кольцо в предвкушении близкой победы.