Дочь колдуна

– В лесу, покрывающем остров, как раз против вашей террасы, сохранились еще остатки старого Бенедиктинского аббатства, занимавшего прежде всю площадь острова во времена польского владычества и помещавшего своих посетителей в доме, развалины коего мы сейчас видели. Я осматривал их как-то с Марусей. Были видны остатки церкви и некоторые следы монастырского кладбища с очень древними надгробными памятниками. Впрочем, если это тебя интересует, спроси отца Тимона; он любит разбирать старину, собрал замечательную коллекцию разных вещей и может рассказать тебе подробно о монастыре, его обиходе и разрушении.

– О! В первый же раз, как увижу его, непременно расспрошу, а потом схожу осмотреть развалины. Вообще ведь церковь и монастырь – это места благочестивой молитвы; туда не может проникнуть никакой демон и принести несчастье, – убежденно сказала Надя.

Грустная, загадочная улыбка скользнула по губам адмирала, но он ничего не сказал, тем более, что они подошли уже к часовне.

Это было небольшое строение из белого мрамора, с голубым куполом и золотым крестом наверху. Входная дверь была из массивного резного дуба. Внутри, перед большим образом Воскресения Христова, стоял аналой, и мягкий свет лился сквозь три узкие окна с синими стеклами. У одной из стен была дверь, выходившая на витую лестницу, которая вела в склеп, освещенный в эту минуту висевшей на потолке лампадой. Посредине склепа виднелись две гробницы: большая черного мрамора плита с именем Петра Петровича и саркофаг белого мрамора, работы итальянского художника. Этот саркофаг, – копия с древних саркофагов первых времен христианства, – представлен был открытым и там, словно на подушках, покоилась восхитительной красоты молодая женщина; руки ее были скрещены на груди, а в изго ловье стоял в натуральную величину ангел, который склонялся и держал над спавшей крест, точно благословляя ее или защищая от всякого невидимого врага. В данное время саркофаг был украшен свежими цветами; розы грудами покрывали его, и белая лилия была воткнута между каменными пальцами.

– Как она была прекрасна и молода, а погибла так печально, – в волнении проговорила Надя.

– Это, чтобы сделать мне приятное, ты украсила так могилу Маруси? – спросил тронутый адмирал.

– Да, крестный. Видишь, там, деревья в цвету; так я приказала садовнику менять цветы каждые два три дня, пока мы здесь; а я ежедневно прихожу сюда молиться за бедную покойницу.

Иван Андреевич молча поцеловал Надю. Потом они помолились и вышли из часовни.

На другой день, утром, сиявшая счастьем Надя, очаровательная в розовом платье и шляпке, отправилась с матерью встречать жениха. Филипп Николаевич и адмирал, с сигарами и газетами, устроились на балконе, откуда по длинной липовой аллее видно было приезжающих.

– Мне очень интересно узнать твое, Иван Андреевич, мнение о Михаиле Дмитриевиче. Не знаю, почему, но я не могу искренно полюбить его.

– Что же тебе не нравится в нем? И почему в таком случае допускаешь ты этот брак? – спросил адмирал.

– Надя безумно любит его и, в сущности, я ни в чем предосудительном не могу обвинить его. Правда, он средствами большими не располагает, но ты понимаешь, это – не помеха, так как Надя богата за двоих. Человек он корректный, очень красив и, кажется, серьезно любит мою девочку; а между тем в нем есть и неприятное. Во взгляде его таится нечто высокомерное и холодное; он, должно быть, эгоист, а возможно даже, что и кутила, хотя искусно скрывает это. Затем мнимое «свободомыслие», или безверие, которым он щеголяет, указывают на узкий ум и тоже мне не нравятся. Но в глазах влюбленной девушки все это не важные причины; он достаточно красив, чтобы пленить женское сердце, это бесспорно. А кто мне действительно нравится и кого я желал бы иметь зятем, – так это его двоюродного брата, Жоржа Ведринского. Какой это славный молодой человек, умный, прямой, честный, но… видно, не судьба.

Адмирал улыбнулся.

– Что поделаешь! Дети редко разделяют вкусы родителей и надо примириться с этим.

– Ах, забыл тебе сказать, что сегодня я получил письмо от m-me Морель и во вторник, значит, через четыре дня, она приедет с Милой. Вообрази, она просит разрешить ей поселиться с приемной дочерью на две или три недели в доме на острове. Она надеется, что я, как человек «просвещенный», не придаю, конечно, значения глупой болтовне, которая обратила этот прелестный и своеобразный уголок в какую-то злополучную берлогу. Во всяком случае, она совершенно чужда подобных предрассудков и суеверия, а мое дозволение сочтет за особое внимание.

Адмирал пожал плечами.

– Пускай помещается там и на своей спине испытает когти господина дьявола, который непременно возобновит свои штуки. Il n’y a de pires sourds que ceux qui ne veulent entendre. (Самые глухие – те, кто не хочет слушать). Трудно убедить неверующего; личный опыт в таких случаях – лучший проповедник истины.