Дочь колдуньи

Когда в полдень пришел отец и принес еды, я почти не слышала его обещаний навещать нас каждый день, пока для матери не наступит последний день. Из-за тревог я совершенно забыла о тех словах, которые просил ему передать доктор Эймс, и пройдет еще несколько дней, прежде чем я их вспомню. Я схватила отца за руки и, шепча ему на ухо, умоляла спасти мать. Увести ее и нас отсюда. Говорила, что готова работать денно и нощно, обходиться без пищи и даже согласна пройти голой сквозь пустыню, лишь бы он что-нибудь сделал. Когда он наконец посмотрел мне в глаза, мне послышался звук захлопываемой книги. Великой книги, в которой звучными словами описана вся жизнь. Верхняя обложка поднимается и ложится в сторону, и страницы начинают шептать: «А потом, а потом, а потом…» А потом как раз в середине книги страницы, шурша, тяжелыми волнами обрушиваются на нижнюю обложку, пока не раздастся последнее, непроизнесенное, «нет».

После ухода отца я неподвижно стояла посреди тюремной камеры, как стержень в солнечных часах, застывшая и несгибаемая, утратившая способность участвовать в течении жизни. Дневной свет проник сквозь окошки и на короткое время осветил камеру. Я с ужасом смотрела, как меняется моя тень, когда свет сначала становится ярче, а потом меркнет, и ночь заполняет наше убогое жилище. Я продолжала так стоять, даже когда на смену солнцу, скрывшемуся на западе за линию горизонта, пришла луна.

Среда ничем не отличалась от вторника. Точно так же выносили отхожие ведра, пришел и ушел отец, принесший немного еды, чтобы хоть чем-то наполнить наши желудки, а также новость, что Эндрю идет на поправку и к нему возвращаются силы. Но ни преподобный Дейн, ни доктор Эймс не появлялись. Не появлялась и жена шерифа. Приходили лишь родственники заключенных. В этот день новых несчастных не допрашивали, не заковывали в кандалы и не приводили в камеру. Голос салемского молитвенного дома затих. Словно время в тюремных камерах замедлилось по сравнению со временем за пределами холодных и мокрых стен темницы. Как маленькие зубчики внутри большой шестеренки, мы опережали внешний мир в гонке к вечному забвению. И как я ни старалась остановить ход времени, зажмуривая глаза, замедляя движения тела или отгоняя от себя сон, день неуклонно клонился к вечеру и спустя последние мгновения незаметно стал четвергом.

Я проснулась, свернувшаяся калачиком под боком у Тома, и долго лежала, притулившись к его теплому телу и прижав руки к груди. Вокруг меня слышались звуки просыпающихся и встающих женщин, но я закрыла глаза и попыталась снова заснуть. Однако мое сознание уже работало. Какая-то женщина рядом со мной читала «Отче наш», и я в уме повторяла за ней знакомые слова. Мне пришло в голову, что эта женщина, которая во время молитвы не сбилась ни разу, наверное, могла прочитать ее суду точно так же, без запинки, чтобы доказать свою невиновность, поскольку общеизвестно, что продавшие дьяволу свою душу не могут произнести слова молитвы, не перепутав их. Хотя и этот аргумент не будет приниматься судом в расчет. Ибо, когда бывший пастор деревни Салем, преподобный Джордж Берроуз, прочтет ту же молитву уверенно и без запинок, стоя с петлей на шее, Коттон Матер важно объявит, что «диавол часто является в образе ангела света». Джорджа Берроуза повесят в то же утро, что и мою мать.

Вслед за женщиной и я попыталась настроить свои мысли на молитву. Мне хотелось верить, что мою мать ожидает то же, что, по рассказам пастора в молитвенном доме, ожидало всех святых после смерти. Правда, мою мать отлучили от церкви как ведьму, отняв надежду на спасение, если перед смертью она не признает своей вины. Церковь считала, что никакого рая для нее не будет, а будет лишь огонь вечных мук. Но никакой ведьмой она не была, так же как и я. Так где уготовано место ей, пойманной между Царствием Небесным и муками ада? Я закрыла глаза, но не увидела ничего, кроме черноты, в которой беспорядочно кружились бледные, неясные тени. Неужели это то, что будет ждать ее после смерти? А быть может, смерть похожа на сон, когда осознание места и смысла приходит только тогда, когда находишься во власти отрывочных сновидений? Я содрогнулась и открыла глаза. Мысль о существовании в темном тумане, длящемся вне дней, лет и веков, была невыносима.

Звук чьих-то шагов, спокойно спускающихся по лестнице, нарушил тишину раннего утра, вскоре кто-то у решетки выглянул в коридор и шепотом сообщил: «Это жена шерифа. Пришла на день раньше». Мы услышали, как две пары ног направились в конец коридора, к камере смертниц, и вскоре тот же голос объявил: «Она вошла в камеру».

Я быстро поднялась, отыскала свободное место у решетки и стала ждать, когда она выйдет. В коридоре я видела, как шериф с фонарем в руках нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Довольно быстро хозяйка Корвин вышла из камеры, держа что-то в руках. Прошла по коридору и остановилась, увидев мое прижатое к прутьям лицо.

— Сегодня у тебя будет что поесть, — сказала она.