Дочь короля

Локон выскользнул из ее прически, упав ей на плечо, словно лаская ее кожу. Он с трудом удержался, чтобы не дотронуться до ее волос. Если бы он решился сейчас к ней прикоснуться, это могло бы послужить началом отношений. Однако Мари-Жозеф уже достаточно недвусмысленно заявила о своих желаниях, и Люсьен осадил себя жестче, чем любого своего коня.

– Вы не думаете, – спросила Мари-Жозеф, по-прежнему глядя куда-то вдаль, – что вам сделалось бы лучше, если бы вы приняли свои страдания как должное? Не кажется ли вам, что ваши физические муки лишь укрепят ваше душевное здоровье?

– Не кажется, – ответил Люсьен. – Я избегаю страдания как только и когда только могу.

– Церковь превозносит страдание.

– Скажите, когда вы скребли полы в монастыре, в полном молчании едва удерживаясь от слез, это пошло вам на пользу? Возвысила ли темница и неволя душу вашей подруги Шерзад? Страдание делает несчастным, и только.

– Я не буду спорить с вами о своей вере, сударь, иначе вы подвергнете меня опасности, ведь вы куда умнее.

– Я никогда не спорю о вере, мадемуазель де ла Круа, я лишь при случае могу апеллировать к здравому смыслу.

Она не отвечала, а сидела сгорбившись, всем своим видом выражая муку и отчаяние. Никакой сарказм не сумел бы избавить ее от страха, а вот вести, которые он принес, могли ненадолго ее успокоить.

– Его величество требует… – начала он.

– Месье де Кретьен! – В шатер торопливо вошел брат Мари-Жозеф. – У меня есть для вас дело.

– Ив, не перебивай графа Люсьена.

– И что же это, отец де ла Круа? – вежливо осведомился Люсьен, хотя сама манера обращения не пришлась ему по вкусу. Никто не смел приказывать ему, кроме его величества.

Ив объяснил и потребовал, чтобы гроб с телом водяного, отправляющийся в Гавр, похоронили в море.

Выслушав, Люсьен заговорил чрезвычайно холодно:

– Вы взяли на себя смелость избавиться от тела водяного его величества.

– Я всего лишь взял на себя смелость достойно его похоронить. Его величество не отказал бы…

– Граф Люсьен, вы же верите, что русалки – разумные существа…

Брат и сестра объединили свои мольбы.

– Как вы не можете понять? – возразил вдвойне раздраженный граф Люсьен. – Совершенно не важно, во что верю я. Его величество еще не решил, считать ли русалок людьми.

– Я обещал Шерзад, что похороню ее возлюбленного в море, – сокрушенно сказал Ив.

– Вы не имели права давать подобные обещания, – упрекнул его Люсьен, придя в ярость, но ничем не выдавая своего гнева, даже не повышая голоса. – И уж тем более не имеете права поручать мне похороны.

Ив в смятении покачал головой:

– Но вы же сами сказали мне, месье де Кретьен, что я могу обращаться к вам по любому поводу…

– Исполняя волю его величества! – воскликнул Люсьен. – А не удовлетворяя собственные прихоти!

– Его величество не волнует судьба мертвого водяного, – возразил Ив, – лишь открытия, которые я могу совершить, исследуя тело…

Люсьен резко вскинул руку; Ив мгновенно замолчал.

– Мадемуазель де ла Круа, – провозгласил Люсьен, – вы сами умоляли его величество позволить вам изучить череп водяного. Его величество соблаговолил разрешить подобный осмотр.

Мари-Жозеф отчаянно вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Телега всего лишь в каком-нибудь часе езды от Версаля, – произнес Ив. – Мы догоним ее и вернем.

– Его величество желает исследовать череп водяного немедля.

– Из-за меня вы попали в ужасное положение, – пролепетала Мари-Жозеф. – Прошу прощения, – вы сможете простить меня?

– Мое прощение нам не поможет, – ответил граф Люсьен.

– Тогда передайте королю, – решил Ив, – что я должен препарировать череп, чтобы не оскорбить…

– Вы предлагаете мне солгать его величеству? – Люсьен возмущенно фыркнул. – Сожалею, отец де ла Круа, мадемуазель де ла Круа, даже не подумаю это сделать.

Глава 22

Дворцовые сады сияли. Зрители наводнили дорожки в поисках места, откуда будет лучше виден фейерверк над Большим каналом. В парадных апартаментах придворные и гости его величества вкушали легкий ужин.

Часть дворца, где располагались апартаменты королевы, казалась опустевшей и заброшенной.

Мари-Жозеф и Ив вслед за графом Люсьеном поднялись по Королевской лестнице. При мысли о предстоящем объяснении Мари-Жозеф охватывал ужас.

«Я утратила привязанность графа Люсьена, – думала она. – Нет, даже не его привязанность, он никогда не удостаивал меня своей привязанности, но я полагала, что сумела снискать его уважение. Не могу винить его, но как же я раскаиваюсь…»

Они с Ивом воспользовались графом Люсьеном. Он неутомимо поддерживал и защищал их, а они «в благодарность» пошатнули его положение при дворе и едва не лишили королевской милости.

Мари-Жозеф как никогда остро ощутила свое одиночество. Граф Люсьен разгневался на нее. Шерзад почти перестала ей доверять. А ее брат… Ив шагал рядом, мрачный и безмолвный, мучимый сознанием вины и опечаленный. Доказав ему, что русалка – разумное существо, она поставила под удар дело всей его жизни и его страсть.