Дочь короля

Заскрежетали якорные канаты, наматываемые на кабестан. Паруса раскрылись и тотчас надулись ветром.

– Уже снялся! – обреченно прошептал Люсьен и снова склонился над бортом.

– Бедняжка, – попыталась утешить его Мари-Жозеф, – вам скоро станет лучше, вы привыкнете…

– Нет, не привыкну, – возразил он.

Корабль едва заметно накренился, и Люсьен простонал:

– Уж лучше оказаться на поле брани… Под дождем… Уж лучше бы меня сбросила лошадь… Пусть я бы даже потерял шпагу… Уж лучше бы его величество оставил меня в Бастилии.

– Как вы можете так говорить!

– Окажите мне услугу, – взмолился он, – оставьте меня одного!

Во время плавания с Мартиники корабль сильно качало, и многих спутников Мари-Жозеф тошнило, но никто из них не испытывал и тысячной доли тех страданий, что стали уделом Люсьена. Галеон медленно шел в тихих прибрежных водах, однако Люсьену делалось все хуже и хуже. Мари-Жозеф не знала, кто внушал ей бо́льшие опасения, Шерзад или он. Король не выказывал к ним сочувствия. Даже когда шлюпка вышла на поиски русалочьих утесов, а корабль стоял на якоре, бросаемый то вверх, то вниз, Людовик терпеливо ждал. Мари-Жозеф уверилась, что он испытывал коварное наслаждение, лишив Люсьена высокого поста и синего жюстокора, ввергнув в опалу и заставив страдать.

Она тщетно уговаривала Шерзад съесть хоть рыбку; она тщетно уговаривала Люсьена выпить хоть чашку бульона.

Под навес ступил капитан. Он поклонился ей и объявил:

– Мое почтение, мамзель, его величество требует вас к себе.

Оказавшись в роскошной королевской каюте, Мари-Жозеф сделала реверанс.

– Ну и где же клад, который вы мне пообещали?

Она решила, что королю нездоровится из-за медленной изматывающей качки, и втайне порадовалась: так ему и надо!

– Ваше величество, Шерзад не может разглядеть океан с палубы. Пожалуйста, освободите ее. Если она расслышит в шуме волн нужные звуки, то покажет мне путь в пещеру.

– Я подумаю, – промолвил его величество.

Говоря так, он иногда действительно обещал поразмыслить, но чаще всего отказывал, не желая формулировать отказ прямо. Переубеждать его было бессмысленно. Мари-Жозеф снова присела в реверансе. Король отвернулся, тем самым давая понять, что аудиенция окончена.

– Ваше величество, – взмолилась она, остановившись у двери, – месье де Кретьен вам здесь совершенно не пригодится! Высадите его на берег, отправьте его в Версаль…

– Где у него столько друзей! – воскликнул его величество. – Он останется здесь, у меня на глазах, пока вы не найдете сокровища.

Мари-Жозеф удалились. Она осознала, что его величество держит мучимого морской болезнью Люсьена в заложниках на корабле, а Ива – в заложниках во дворце, пока ей не удастся обнаружить сокровища и его величество не вернется невредимым в Версаль.

На палубе она отерла Люсьену лицо влажным полотенцем.

– Не хочу, чтобы вы видели меня таким, – признался он.

– Вы видели меня после того, как хирург пустил мне кровь, – возразила Мари-Жозеф. – Если бы я делила с вами только радость и веселье, каким же я тогда была бы другом?

Он попытался улыбнуться:

– Вы – друг, преданный безраздельно.

– И безгранично.

С этими словами она взяла его за руку. Никакими иными ласками они до сих пор не обменивались. «Каково же, – размышляла она, – будет решиться на большее? Мне кажется, мое сердце просто не может биться быстрее», – подумала она.

– А в остальном вам не лучше? – спросила она. – Ваши нестерпимые муки утихли?

– У морской болезни есть одно преимущество.

– И какое же?

– Она позволяет забыть о других страданиях.

К ванне Шерзад подошли стражники, один вооруженный мушкетом, другой – дубиной. За ними следовали матросы, таща сеть и свернутую веревку.

Мари-Жозеф в ужасе вскочила:

– Что вы делаете?! Она находится под защитой его величества!

– Мы и выполняем приказ его величества, мамзель, – пояснил лейтенант. – Прошу вас, отойдите.

– Вы пришли ее освободить?! – воскликнула пораженная Мари-Жозеф, не веря своим глазам. – Только не пугайте ее!

Обращаясь к Шерзад, она запела простенькую, веселую детскую песенку: «Не сопротивляйся, Шерзад, вспомни, как тебя переносили в Большой канал! Король тебя отпускает, он сдержал слово!»

Шерзад повиновалась, хотя и не переставая извиваться. Двое матросов распустили сеть, подняв ее как люльку. Волосы у Шерзад потускнели и сбились колтунами, глаза ввалились, припухлости на лице опали и покрылись выступившими венами. Ее кожа, некогда оттенка красного дерева, побледнела и сделалась серой, раны по-прежнему были воспалены.

Мари-Жозеф двинулась следом за Шерзад. Матросы перенесли ее на нос корабля. Шерзад тихонько жаловалась и напевала, не в силах унять дрожь.

– Прощай!

«Прощай», – пела она, и голос ее то и дело прерывался.

Но вместо того чтобы освободить Шерзад, матросы стянули сеть, обездвижив русалку, связав ей руки, опутав когтистые ступни, не давая пошевелиться. Шерзад пронзительно закричала. Мари-Жозеф, издав протестующий вопль, повисла на сети. Грубые веревочные ячейки ссадили ей кожу.