Дочь короля

– Что ж, тогда поведайте мне еще что-нибудь необыкновенное, что я могла бы пересказать в письме домой, рауграфине Софии.

– Вот разве что… Русалка поет как птица! И повторяет слова как попугай!

– Неужели?! Быть может, вам удастся выдрессировать ее и она станет развлекать его величество!

– Я могла бы попробовать, если бы у меня нашлось время, но я едва ли сумею ее приручить, с ее-то норовом! Она испугала одного возчика, и он замахнулся на нас обеих кнутом!

– Он ударил вас?!

– Нет-нет, граф Люсьен – только не смейтесь! – успел остановить этого мужлана.

– Что же тут смешного? Полагаю, месье де Кретьен примерно наказал негодяя?

– Да. Граф не носит оружия, но сумел отвести кнут своей тростью.

– Я и не ожидала ничего иного от человека его происхождения и воспитания.

– Мадам… Вы позволите спросить у вас кое-что?

– Душенька, вы оказываете мне честь! Даже собственные дети никогда не просят у меня совета, как вы и сами могли заметить, судя по мезальянсу Шартра.

– Я боюсь показаться бестактной.

– Бестактной? Что ж, тем интереснее!

– По-вашему, граф Люсьен храбр или безрассуден?

– Почему вы полагаете, что он безрассуден?

– Безоружный, он заслонил меня собою от этого мужлана. Он не следит за модой. И он так дерзко отвечал его святейшеству…

– Неужели вы думаете, что ему пригодилась бы шпага? Едва ли он мог бы вызвать на дуэль простолюдина, даже если бы его величество и разрешал дуэли, а он их запрещает. Без сомнения, этот мерзавец должен был счесть себя счастливчиком, ведь граф Люсьен мог приказать своим слугам избить его до полусмерти.

Мадам движением подбородка указала на противоположный угол зала, где граф Люсьен беседовал с маркизой де ла Фер. Каштановый парик и золотые кружева любимого королевского придворного сияли в свете свечей.

– А если говорить о моде, что именно вас не устраивает? – лукаво улыбнулась мадам. – Мадам де ла Фер вполне довольна его обликом, а ее вкус считается безупречным. Быть может, вы сравниваете наши моды с теми, что приняты на Мартинике?

– Помилуйте, мадам! Откуда же на Мартинике взяться собственным модам! Как только в гавань Фор-де-Франса входил корабль, мы устремлялись за свежими новостями. Офицеры мало что могли сообщить нам, а вот пассажиры иногда рассказывали, что носили в Париже в прошлом сезоне.

– Я равнодушна к моде, – совершенно искренне заявила мадам. Она одевалась несколько затейливей, чем мадам де Ментенон, поскольку не была столь подчеркнуто благочестива, однако редко оживляла свой придворный роброн драгоценностями, редко выбирала яркие цвета и непременно прикрывала пышную грудь палантином. – Мне бы так хотелось пожить в Фор-де-Франсе!

– Последние пять лет я провела в монастырской школе. Там все одевались одинаково, вне всякой моды.

– В таком случае как же вы можете судить о костюме месье де Кретьена?

– Благодаря воспитанницам Сен-Сира, мадам. Если они не обсуждали вопросы религии, что случалось очень редко, то говорили и о жизни при дворе, и о его величестве, и обо всех новых веяниях моды.

Мадам усмехнулась:

– Что ж, значит, они не хотят беспрекословно повиноваться старой шлюхе! Рада это слышать.

– Говорят, что при дворе только молодой офицер, получивший увольнительную в полку, имеет право отрастить усы, или подвязывать парик, или распускать концы шейного платка. Полагаю, месье де Кретьену было бы неудобно ходить со шпагой…

– Сегодня вечером он гладко выбрит, да и парик на нем весьма элегантный.

– Может быть, кто-то объяснил ему с глазу на глаз, – робко предположила Мари-Жозеф, – что незачем следовать офицерским обычаям?

– Почему же? – тоже вполголоса откликнулась мадам. – Не хочу сказать, что его величество позволил бы любому офицеру явиться ко двору прямо с поля брани, в пыльных сапогах и в подвязанном парике. Но полагаю, он не стал бы упрекать в этом месье де Кретьена.

– Граф Люсьен участвовал в сражении?

– Не просто участвовал, а, как и всякий молодой аристократ, заслуживший благосклонность его величества, командовал полком – прошлым летом в битве при Стенкирке, а несколько недель тому назад – при Неервиндене[10]. Он проскакал целую ночь, чтобы вовремя добраться до Версаля и сопровождать его величество в Гавр.

Мари-Жозеф взглянула на графа Люсьена другими глазами, увидев в нем офицера, вооруженного шпагой, а не тростью. Мадам де ла Фер что-то произнесла. Он восхищенно рассмеялся. Дама улыбнулась в ответ, отвела от лица веер, и на щеках ее обнажились глубокие оспенные рубцы.

Граф Люсьен отпил глоток вина. Мари-Жозеф испугалась, что он обернется, заметит ее, побледневшую от стыда, и тотчас же прочитает ее мысли, но он не обернулся. В отличие от Лоррена, месье или Шартра, он всегда сосредоточивал внимание на собеседнике, сейчас был полностью поглощен разговором с мадам де ла Фер и не стрелял глазами по сторонам в поисках развлечения повеселее, случая возвыситься или прелестницы с безупречно гладкой кожей.

– Неужели вы думали, – спросила мадам, – что он не принимал участия в кампании?