Дочь короля

В гардеробной Ива она зажгла высокие сальные свечи, села за стол и принялась за кропотливую работу, тщательно копируя каждый рисунок пером и тушью. Складывая листы, она обнаружила давешнее уравнение, о котором успела забыть. Она на миг отвлеклась, сосредоточившись на загадке, которая давно ее занимала: как описать создания Божьи и саму Божью волю в точных терминах? Она составила второе уравнение, для предсказания полета осенних листьев, и тотчас поняла, что оно тоже не годится, даже если добавить силу тяготения.

«Эту загадку разрешить так же сложно, как предсказать поступки моей дорогой мадам, большой любительницы осенних листьев», – подумала Мари-Жозеф, тихо веселясь.

Она стерла уравнение и всецело сосредоточилась на рисунках.

В шесть утра Мари-Жозеф отложила несколько законченных зарисовок и проскользнула к себе в комнату, чтобы переодеться. Им с Оделетт предстояло одеть и причесать Лотту; им с Оделетт и Лоттой предстояло помочь облачиться в придворный роброн мадам; всем им предстояло собраться в передней, у дверей опочивальни его величества, и вместе с ним отправиться к мессе.

«Как фрейлина мадам, не могу пренебречь своими обязанностями второй день подряд, – напомнила себе Мари-Жозеф. – Я должна явиться к мессе!»

Вчера она дала обет посетить вечерню, но совершенно об этом забыла.

В комнате царила тишина, нарушаемая только ровным дыханием Оделетт. В открытое окно, чуть-чуть сдвинув занавеску, проскользнул Геркулес; он потянулся и запел, требуя завтрак. Серый утренний свет, прокравшись через выходящее на запад окно, разбудил Оделетт. Она зажмурилась, прекрасная даже в минуту пробуждения, и ее длинные ресницы тенью легли на щеки.

– Вы так и не ложились, мадемуазель Мари? – прошептала Оделетт. – Ложитесь скорей, вы еще успеете чуть-чуть поспать.

– Мне пора, – посетовала Мари-Жозеф. – Помоги мне переодеться и причеши меня. И сама поторопись, тебя ждет мадемуазель.

Сев в постели, Оделетт внезапно вскрикнула и выдернула руку из-под перины. Рука была запятнана кровью.

– Скорей, мадемуазель Мари, дайте мне что-нибудь, пока я не испачкала простыни…

Мари-Жозеф откинула крышку сундука, выхватила ворох мягких чистых тряпок и принесла их Оделетт.

Оделетт засунула сложенные тряпки между ног, чтобы не просачивалась кровь, а потом с несчастным видом снова свернулась клубком под периной. Во время месячных она всегда ужасно страдала.

– Простите меня, мадемуазель Мари…

– Тебе сегодня нельзя вставать, – решительно сказала Мари-Жозеф.

Она положила в постель Геркулеса и гладила его полосатую мягкую шерстку, пока он не забыл о завтраке и не устроился рядом с Оделетт, прижавшись теплым боком к ее ноющей пояснице.

– В постели, с грелкой, – попыталась улыбнуться Оделетт, хотя губы у нее дрожали.

– Я велю принести тебе бульона. Выпей непременно, только поделись с Геркулесом.

– Мадемуазель Мари, вам сегодня тоже нужно запастись полотенцем.

Месячные у них с Оделетт всегда приходили в один и тот же день. Но они столько времени провели в разлуке, неужели они и сейчас одновременно начнут мучиться? Однако, прикинув сроки, Мари-Жозеф не стала спорить. Она положила между ног свернутое полотенце и с трудом принялась облачаться в парадный роброн, повторяя: «Только не испорть и второе платье!»

Бедняжка Оделетт, она испытывала во время месячных такую боль… Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку.

Мари-Жозеф расплела волосы и убрала их совсем просто, без лент и кружев. Так она походила на наивную провинциалку из колоний, но без помощи Оделетт ей не оставалось ничего иного.

В комнате Ива она присела на край постели и осторожно потрясла его за плечо:

– Вставай, пора!..

– Уже не сплю, – пробормотал он.

Мари-Жозеф нежно улыбнулась и снова потрясла его за плечо. Он сел, потер глаза и потянулся.

– Я правда уже не сплю, – повторил он.

– Знаю.

Она поцеловала его в щеку.

– Мне тоже нужно торопиться, к мадемуазель.

Она сбегала вниз по чердачным ступенькам, размышляя, как ей повезло: в отличие от Оделетт, она не очень страдала во время месячных. А ведь если бы ей пришлось лежать в постели, она пропустила бы утренний прием у его величества после церемонии августейшего пробуждения и не смогла бы отправиться в свите короля к мессе.

Самое ужасное, что ей тогда не поручили бы уход за русалкой, а Ив мог бы взять на ее место Шартра.

Карета Люсьена летела по Парижскому проспекту мимо выстроившихся длинными рядами посетителей, дожидавшихся, когда же их допустят в королевские сады. Карета проследовала тем же маршрутом, что и кортеж папы Иннокентия, до самого Мраморного двора.

Несмотря на создаваемое каретами неудобство – а его величество мало заботил комфорт придворных, – король позволил избранным въезжать в Передний двор Версаля. Люсьен воспринял эту честь именно так, как понимал ее король, то есть как знак высокого статуса. Он приезжал в Версаль в карете чаще, чем было необходимо, чтобы всем показать, какой милости удостоился.