Дочь короля Эльфландии

Былое не оставляло принцессу в покое; дивные воспоминания обступили ее со всех сторон: полянам Эльфландии принадлежала ее любовь, полянам, на которых играла Лиразель среди древних, феерических цветов еще до того, как здесь, у нас, были записаны первые хроники; всей душою привязалась она к милым, добродушным мифическим созданиям, что появлялись из ограждающего леса, словно колдовские тени, и мягко ступали по зачарованным травам; каждое предание, каждая песнь, каждое заклятие, ставшие частью ее эльфийского дома, были ей дороги; и однако же звон колоколов Земли, что не мог проникнуть за границу безмолвия и сумерек, нота за нотой звучал в памяти принцессы, и сердце ее откликалось на появление неброских земных цветов, которые то распускаются, то увядают, то погружаются в сон, по мере того как сменяются времена года, в Эльфландии неведомые. Лиразель знала, что каждая новая смена отнимает жизнь у ее мужа и сына; знала, что зимой и осенью, весной и летом Алверик скитается по свету, взрослеет и меняется Орион и что оба, ежели легенды о Земле не лгут, очень скоро окажутся утрачены для нее навсегда, едва золоченые врата Небес захлопнутся за обоими с глухим стуком. Ибо между Эльфландией и Небесами не проложено троп, так что не долететь и не дойти; и послами они не обмениваются. Принцесса тосковала по колоколам Земли и по калужницам Англии, однако ни за что не желала снова покинуть своего могущественного отца и мир, созданный его волей. Но ни Алверик, ни сын ее Орион так и не явились к ней; только раз донесся до принцессы звук охотничьего рога Алверика, и порою неясные, зовущие упования, словно бы паря в воздухе, отчаянно метались между Орионом и ею. Лучезарные колонны, удерживающие высокий свод, или то, над чем нависал он, чуть дрогнули, проникшись горем принцессы; и тени ее скорби вспыхнули и погасли в кристальной глубине стен, затмив на мгновение буйство красок, неведомое в наших полях, – однако и при этом красота стен ничуть не поблекла. Что оставалось делать принцессе? Она отказывалась отречься от магии и покинуть дом, ставший для нее столь дорогим властью бесконечного дня, в то время как на земных берегах века увядали, словно листья; но сердце ее до сих пор удерживали крохотные щупальца Земли, что обладают достаточной силой, более чем достаточной…

Кое-кто, переведя горькую тоску Лиразель на бездушные земные слова, может сказать, что принцессе хотелось быть в двух местах разом. Воистину так; и желание столь невозможное, безусловно, обретается на грани смеха, но для Лиразели оно оказалось поводом для слез, только так и не иначе. Невозможное? Невозможное ли? Мы же имеем дело с магией.

Принцесса взывала к отцу о руне, преклоняя колена на волшебном полу в самом сердце Эльфландии; вокруг нее вздымались колонны, поведать о которых может только песня; скорбь Лиразели растревожила и всколыхнула их туманные очертания. Принцесса просила о руне, способной вернуть ей Алверика и Ориона, где бы ни блуждали они в полях Земли, о руне, способной провести этих двоих сквозь сумеречную преграду в эльфийские угодья, дабы зажили они в той неподвластной времени эпохе, что в Эльфландии считается за один долгий день. И еще умоляла принцесса, чтобы вместе с Алвериком и Орионом явился какой-нибудь земной садик (ибо могущественным рунам ее отца даже такое было под силу), либо берег, поросший фиалками, либо лощина, где покачиваются калужницы, дабы сиять им в Эльфландии вечно.

И ответил ей отец; и даже музыка, что слышна в городах людей либо вплетается в сон на земных холмах, не могла сравниться с эльфийским его голосом. Звенящие слова заключали в себе великое могущество, способное изменить очертания холмов грез и при помощи чар расцветить поля Фаэри новыми цветами.

– Нет у меня таких рун, – отвечал король, – что обладали бы властью проникнуть за преграду либо похитить что бы то ни было у земных полей, будь то фиалки, калужницы или смертные, и провести их через бастион сумерек, что возвел я, дабы оградить нас от грубой реальности. Только одна такая руна осталась у меня, и это последняя из великих сил, что заключены в наших угодьях.

И, по-прежнему преклоняя колена на сверкающем полу, о прозрачных глубинах которого умеет поведать только песня, Лиразель продолжала умолять отца об этой единственной руне, не заботясь о том, что руна эта – последняя из великих сил в кладовых грозных чудес Эльфландии.

Но властелин волшебной страны не желал даром потратить сию руну, надежно запертую в его сокровищнице, сосредоточие самых великих чар и последнюю из трех; король сохранял руну как оружие противу угрозы неблизкого, неведомого дня, свет которого мерцал сразу за поворотом веков, слишком далеко даже для сверхъестественной зоркости его предвидения.