Читаем Дочь короля Эльфландии полностью

Тогда король вздохнул и снова задумался о благе Эльфландии. Ибо Эльфландия черпала отраду в блаженном покое дворца, что возвышался в самом сердце волшебной страны; поведать же о нем может только песня. Теперь же покачнулись его шпили, и сияние стен померкло, и из-под высоких сводов портала хлынула скорбь, разливаясь над полями Фаэри и над лощинами грез. Будь только принцесса счастлива, Эльфландия снова сможет греться в безмятежном зареве и вечном покое, ясные лучи которых благословляют все, кроме порождений реальности; и пусть даже сокровищница короля опустеет – что еще останется ему желать?

Так что король объявил свою волю, и создания эльфийского рода доставили ему ларец, и рыцарь стражи, что испокон веков хранил сокровище, чеканным шагом вошел вслед за посланцами.

И вот король при помощи заклинания открыл ларец (ибо простым ключом замок не открывался), и извлек на свет древний пергаментный свиток, и поднялся, и принялся читать начертанные строки, пока дочь его плакала. Слова руны в устах короля зазвучали подобно нотам скрипичного оркестра, что исполняют великие мастера всех эпох, укрывшиеся под сенью чащи в полночь середины лета, когда на небе сияет незнакомая луна, в воздухе ощущается дыхание безумия и тайны, а поблизости рыщут невидимые глазу существа, мудрости человеческой неведомые.

Так владыка волшебной страны прочел руну, и стихии услышали и повиновались – не только в Эльфландии, но и за пределами границы Земли.

Глава XXXIII. Сверкающая черта

Алверик брел все вперед и вперед: в этом маленьком отряде из трех человек только одного его не вела более надежда. Ибо Нив и Зенд, что совсем недавно следовали упованию фантастического похода, ныне не стремились к Эльфландии, но, верные новой идее, делали все возможное, дабы не пустить туда Алверика. Недоверие к прежним устремлениям овладевало ими дольше, нежели людьми здравыми, однако держались они каждой новой измены с упорством гораздо более чем здравым. Зенд, что во имя надежды отыскать Эльфландию провел в скитаниях столько лет, теперь, увидев колдовскую границу своими глазами, признал в ней соперника луне. Нив, что выдержал ничуть не меньше ради похода Алверика, углядел в волшебной земле нечто куда более дивное и несбыточное, нежели в собственных грезах. И теперь, когда Алверик пытался неумело подольститься к этим озлобленным, догадливым душам, Зенд обрывал его кратким заявлением: «Луне сие не угодно», в то время как Нив повторял снова и снова: «Разве моих грез недостаточно?»

Скитальцы возвращались назад, мимо тех же самых хуторов, где побывали несколько лет назад. Вместе со своим старым серым шатром, еще более потрепанным, чем прежде, с наступлением сумерек появлялись странники в полях, где и они, и шатер их давно стали легендой; и новая тень вплеталась в канву вечера. Безумцы ни на миг не спускали с Алверика глаз, дабы не ускользнул тот из лагеря и не отправился в Эльфландию, и не остался там, где царят грезы куда более странные, нежели грезы Нива, и во власти сил более магических, нежели луна.

Не раз предпринимал Алверик подобные попытки, бесшумно покидая свое место глухой ночью. В первый раз пленник задумал побег в лунную ночь: он лежал, не смыкая глаз и выжидая, чтобы весь мир погрузился в сон. Зная, что граница пролегла совсем рядом, Алверик выбрался из шатра прямо в серебристое сияние и темные тени и прокрался мимо крепко спящего Нива. Но совсем недалеко отошел Алверик от лагеря, как вдруг наткнулся на Зенда: тот неподвижно сидел на камне, не сводя взора с лунного диска. Зенд обернулся, и закричал во весь голос, вдохновленный луною, и ринулся к Алверику. Меча у пленника не было: безумцы отобрали его давным-давно. Тут проснулся и Нив и поспешил к месту событий, одержимый бешеной яростью; общая ревность связывала Нива и Зенда, ибо и тот и другой понимали, что с чудесами Эльфландии не сравнится ни одна из доступных им бредовых фантазий.

В безлунную ночь Алверик попытался снова. Но в ту пору на подходе к лагерю устроился Нив, черпая нездешнее, безрадостное наслаждение в ощущении определенного родства, что связывало его бредовые галлюцинации с межзвездной тьмой. И заметил Нив, как под покровом тьмы Алверик пробирается к земле, чудеса которой далеко превосходят жалкие грезы Нива; и вся та ярость, что пробуждает порою высший в низшем, немедленно овладела сознанием безумца; и, подкравшись к Алверику сзади, он и безо всякой помощи Зенда ударил мятежника так, что тот рухнул на землю без чувств.

После этого Алверику не удавалось даже задуматься о побеге: ибо неусыпные помыслы безумия заранее предвосхищали его план.

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги