Я поцеловала бумагу, к которой прикасались отцовские руки. Бедный батюшка! Знал бы ты, что ждёт несчастную дочь твою...
Потекли дни моего заточения. Как и приказал король, в комнату ко мне никого не допускали. Раз в день отворялась моя дверь, и руки прислуги ставили мне на порог поднос с едой и воду для умывания. После чего забиралась грязная посуда, и дверь захлопывалась до следующего дня.
Я буквально сходила с ума от неведения и безысходности. Книг у меня в комнате не было, поэтому не могла отвлечься от скорбных мыслей хотя бы чтением.
На третий день заточения, получив свой завтрак, я вдруг под одной из тарелок увидела сложенный клочок бумаги. Мгновенно его развернув, узнала почерк Шона. "Любимая, крепись! Я сумел тайно отправить гонца к графу Нассау, описав твою участь. Верю, он нам поможет. Верь и ты. Люблю". Это всё, что было сказано в нежданном послании.
Передо мной замаячил слабый огонёк надежды. Шон, дорогой мой Шон! Он умудрился подкупить прислугу, чтобы передать мне эту записку. Любимый так верит в помощь… Но что может сделать иноземный граф против святой инквизиции? Нет, чудес не бывает...
Сколько времени я провела в заточении, не знаю. Потеряв счёт дням безысходного отчаяния, уже боялась сойти с ума.
Наконец, одним хмурым утром на пороге моей комнаты вместо прислуги появился дворцовый стражник. Он сообщил, что сегодня я предстану пред духовным судом, назначенным в стенах замка…
Глава 42
Под конвоем двух стражников сумрачными коридорами меня вели на судебное заседание. Странно, сейчас я не чувствовала того страха и отчаяния, поглотивших мой разум в дни заточения. Казалось, это лучше, чем томительная неизвестность. Я жаждала скорейшей развязки.
Меня доставили в придворную часовню. Комната, где мне предстоял суд, оказалась мрачным и тёмным помещением. Свет факелов на стенах давал тусклое освещение, едва позволявшее рассмотреть происходящее. Я с трудом смогла разглядеть, что стены помещения были увешаны гобеленами с изображением святых мучеников, а на полу лежал истёртый ковёр.