Дочь Лебедя

— Это все сведения из книг, — сказал он, махнув рукой. Я покраснела, так как боялась, что он видел книгу, хотя я старалась ее от него прятать. Он показал мне некоторые фотографии Вены — деревья и статуя в летнем парке, лица людей. Он сказал, что это его друзья.

— Там кругом фонтаны. На каждой площади. Зимой их закрывают деревянными щитами, а летом они играют.

Так как он сказал «играют», можно было подумать, как будто они во что-то играли или исполняли музыку. Он перечислял мне названия кондитерских.

— Ты любишь пирожные? — спросила я. Пирожные, по моему представлению, могли есть только старые леди.

— В Вене все едят выпечку, кроме страшных интеллектуалов! — ответил он. — Они едят маленькие сандвичи с рыбой и пьют кофе.

Я купила еще одну книгу, о венской сдобе, но у меня не было духовки и я засунула книгу подальше.

Казалось, все не связанное с чувствами было табу. Слишком сложным, чтобы разобраться в этом вместе. Мы могли разделять только тишину. Необычные ощущения от наркотиков, вкус фруктов и ощущение тел друг друга.

Я покупала только оригинальные вещи. Мне хотелось, чтобы моя комната стала священным местом, продолжением нашего удовольствия. Я отыскала настолько тонкие тарелки, что они были почти прозрачными, с сияющей красной окантовкой. Ножи с ручками в виде луковиц, внутри пустые и посеребренные. Они так странно балансировали на ладони. Казалось, внутри их что-то заложено, потому что они так забавно скатывались с тарелок. Вилки для рыбы в виде трезубца. Они были замысловато изогнуты, и на ручках были рыбки из перламутра. На бокалах были маленькие листья, белое вино играло в них, как быстро бегущая кристально чистая вода.

Я щупала ткани с закрытыми глазами в главном зале Бон Марше, пока не нашла пан-бархат, который был похож на его кожу. Я купила замшу, что была как пятки его ног, и атлас, который мне как-то приснился во сне.

Сон был о броненосце, огромная скала мрачного серого металла, и ее следовало превратить в бледно-синий атлас, необычайно мягкий. В моем сне я его держала в правой руке. И мне нужно было тереть броненосец до тех пор, пока он не станет гладким и сияющим, и нежным, как этот атлас.

Я шила из этих тканей наволочки для подушек, которые я бросала на пол возле стены. Мы слушали американские записи, песни о дождливых днях и о диком мире, который растворялся в горьком дыму гашиша.

…Было слишком много цвета! Это был цвет, который принес с собой Феликс, цвет, который окрашивал все вокруг. Он пришел ко мне в костюме цвета миндаля, как только наступил первый теплый день, в алой рубашке и в красном шарфе с желтыми птицами. Он сказал, что хочет ехать в Китай, и я рассталась с синим комбинезоном и надела тибетский халат, купленный в лавке. Я еще надела китайский жакет из мягкого шелка, затканный иероглифами.

В пепельницах горели благовония, и странные запахи вытеснили обычный воздух. Это были запахи жасмина, гардении, сандала и нарциссов. Запах чудесного пиона, который раскрывал свои лепестки в маленькой синей вазе, которую я нашла на блошином рынке. Запах маслянистых мазей из Сан-Франциско, которые носили название Дух и Мечта и пахли жженым медом и малиной. Запах полыни в маленьком стакане из-под горчицы, стоявшей над небольшим холодильником, где я хранила еду для Феликса. Я старалась приручить странное создание — он не мог есть то, что обычно ели французы в ресторанах. Я нашла для него манго и особый крыжовник, орехи, папайю и самые ранние плоды киви. Я не хотела давать ему яблоки и обычные груши. Я мелко резала какой-нибудь экзотический плод, и мы ели его маленькими серебряными ложечками.

Он тоже покупал вещи в таком же стиле, у него был явный восточный вкус — ковер из Алжира, гобелен ярко-красного и выгоревшего желтого цвета, с блестящими кистями. Я его повесила на стену.

Он приносил вино: белое рейнское, австрийское вина и мускаде, но только белое вино.

Я собирала все его подарки. Он принес мне три открытки: группа черных людей в буше, на одной открытке был Рейнский собор, а на другой — рисунок Марии Эльчской, испанской мадонны. Еще он подарил мне оловянную шкатулку с изображенным на ней Феликсом.

Когда мне приходилось уходить по вечерам, я боялась, что больше не увижу его. Когда я ужинала с отцом и Мишелем, они предлагали:

— Приводи с собой своего приятеля.

И я отвечала:

— Возможно, и приведу.

Я знала, что никогда не сделаю этого, потому что предполагалось, что мои родители были нормальной парой и жили в Нейли, и их фамилия была Редфорд, а меня звали Элиза. Так случалось, что когда я была с ними, возвращаясь, я обычно находила записку у дверей: «Где ты?» и часто к ней прилагалась плитка шоколада «Тоблерон». Я не смела его есть, потому что он служил доказательством того, что он скучал обо мне. И хотя это значило, что он хотел меня видеть, это также означало, что я в это время отсутствовала.

В течение двух месяцев сохранялся идеальный баланс.