Дочь лесника

С неприятным стуком в деревянный борт обозной повозки рядом со мной воткнулась стрела. Чуть позже вскрикнул, схватившись за плечо, из которого торчала стрела, какой-то штабной капитан. Сразу же вспомнился капрал Броссе с его, мягко говоря, недовольством лучниками-мерасками. Черт, прав ведь был капрал, еще как прав! Вот только убеждаться в его правоте на себе или, не дай Бог, на Лорке не хотелось совсем.

Пехотинцам этого тоже не хотелось, тем более, что и среди них стали все чаще и чаще падать и оседать на землю те, кому не повезло поймать стрелу. Офицеры скомандовали — и все четыре фаса каре открыли беглый ружейный огонь по кружащим мераскам. Что ни говори, а приятно, когда свои войска имеют намного более дальнобойное оружие, чем противник. Приятно и полезно. Полетели на землю всадники и лошади, мераски хлынули врассыпную и собрались уже на большем удалении от каре, снова закрутив свою карусель со стрельбой. Вот только стрелы теперь стали гораздо чаще втыкаться в землю перед рядами наших пехотинцев, чем попадать в них или внутрь каре. Эх, сейчас бы сюда хоть одну митральезу!

— Лучников, лучников выцеливай! — кричали офицеры и вторили им сержанты. Не знаю, насколько это было возможно, я, например, на таком расстоянии разглядеть среди мерасков лучников просто не мог, но господам офицерам виднее.

Обстановка снова изменилась, на этот раз к лучшему — мераски прекратили стрелять и отошли. Судя по тому, что по каре пронеслась команда прекратить огонь, отошли кочевники именно с таким расчетом, чтобы солдаты не могли с уверенностью достать их из своих винтовок. Интересно, зачем? Дать передышку умотанным лошадям? А ведь, скорее всего, так оно и есть…

Но передышку они дали не только своим лошадкам, но и нам. Наскоро перевязанных раненых вытащили из-под повозок, где они были укрыты от обстрела, и стали перевязывать по новой — уже куда как аккуратнее и тщательнее. Некоторым батальонный лекарь даже вытащил стрелы, если это позволяли особенности ранения, остальным просто старательно фиксировал поврежденные конечности, обрезал древки торчащих стрел, и всех бинтовал. В общем, делал все, от него зависящее, чтобы до лазарета раненых довезли по возможности живыми. Тут же соорудили дощатый навес, разобрав борта у нескольких повозок, чтобы прикрыть перевязочный пункт от новых стрел. Раненых все равно придется опять под повозками прятать, но вот батальонный лекарь свою работу будет теперь выполнять в условиях, не то чтобы более комфортных, но уж в любом случае намного более безопасных.

С обозных повозок сгрузили несколько патронных ящиков, вскрыли их и каждый взвод выслал по несколько человек за пополнением боезапаса. Дело нужное, нечего и говорить. Вообще, во всем поведении наших пехотинцев прямо-таки сквозила какая-то веселая и жизнерадостная деловитость. Впечатление было такое, что солдаты не воюют, а просто заняты некой коллективной работой, причем не особо и трудной.

— Отобьемся, господин инспектор! — со злобной радостью обнадежил меня какой-то сержант, встретившись со мной взглядом. Отобьемся, это да, я и не сомневался. Другое дело, с какими потерями. Так-то, насколько я мог видеть, особо много людей батальон не потерял, но черт его знает, что будет дальше? Вспомнилось расхожее мнение, что два самых неприятных занятия — это ждать и догонять. Уходить мераски явно не собирались, догнать их мы уж точно не могли, оставалось только ждать. Вопрос в том, кого и чего ждать? С началом боя три штуки сигнальных ракет запустили, увидели наши их или нет, хрен знает. Стрельба, по идее, должна быть слышна, но вот на какие расстояния распространяются звуки в степи, я понятия не имел. По всему выходило, что ждать нам стоило скорее очередной атаки мерасков, нежели помощи от своих. Атаку мы, понятно, отобьем, если понадобится, то не одну, не две и не пять, но и появление наших, желательно в конном строю, достаточном количестве, а лучше всего и при митральезах, было бы крайне уместным…