Дочь лесника

Впрочем, численность мужчин у мерасков стремительно сокращалась и без обстрелов бродов. Несколько раз мераски пытались атаковать нас, уж не знаю зачем — то ли вырваться обратно в степь хотели, то ли старались выиграть время для переправы… Как я уже говорил, против превосходства в огневой мощи не пляшут ни личная храбрость, ни упорство обреченных, да вообще ничто не пляшет. Канониры ставили шрапнели на картечь — и пехотинцам оставалось только давать дружные винтовочные залпы, пока перезаряжали орудия, до штыков так ни разу и не дошло.

В общем, и насмотрелся я всякого, и поучаствовал во многом, осталось попробовать только одно — полет на дирижабле с видом на войну сверху. Нет, разумеется, про дирижабли на войне я писал, но со слов либо самих воздухоплавателей, либо армейцев, видевших их работу с земли, а вот самому полетать так пока и не пришлось, хотя, конечно, очень-очень хотелось. Но мечты иной раз имеют свойство сбываться, и сейчас я как раз направлялся к месту, откуда вылететь к долине Филлирана должен был малый дирижабль, по документам числившийся под номером тридцать седьмым, но своей командой именовавшийся «Селли». Почему-то официально имперские дирижабли имели только номера, а неофициально командиры давали им почти исключительно женские имена.

Впрочем, а почему это «я направлялся»? Направлялись мы втроем — я, Лорка и мой денщик Бенте. Отговорить Лорку от полета на дирижабле я решительно никаких способов не видел, а Бенте должен был забрать наших лошадей, а потом привести их обратно.

Предстоящий полет вызывал во мне двойственные чувства. С одной стороны, на колбасе, наполненной водородом (с его-то легковоспламеняемостью!) попасть на небеса можно было в том самом смысле, в каковом делать этого совершенно не хотелось бы, что, честно говоря, пугало. С другой — у нас же цеппелины летали на водороде аж до конца тридцатых годов и ничего, катастрофы с пожарами не так уж часто и случались. Про «Гинденбург» не надо, точно известно, что это была диверсия. Зато Лорка, не отягощенная такими познаниями, перспективе подняться в небо искренне радовалась. Да уж, точно говорят: «Меньше знаешь — крепче спишь». Впрочем, чем дальше, тем больше лоркина радость передавалась и мне. А что? Война скоро закончится, мерасков за Филлиран выгоним, мы с Лоркой вернемся ко мне в Вельгунден… Ну вот как тут не полетать на дирижабле? Потом же всю жизнь жалеть буду!

Нашу с Лориком радость не сильно омрачало и вчерашнее известие о тяжелом ранении ротмистра Киннеса. Сыгравший в нашей жизни не последнюю роль офицер получил пулю в голову, позавчера его отправили по воздуху в Коммихафк, но как сказал знакомый корнет из его полка, шансов выжить практически не было, чудом приходилось считать, что ротмистр был еще жив, когда его грузили в дирижабль.

— А знаешь, — сказала вдруг Лорка, — Киннес мне выйти замуж предлагал… — Ни хрена себе, какие подробности!

— Через два месяца после того, как ты уехал, — продолжила она, грустно усмехнувшись. — А когда я отказала, так и не приходил больше, пока твоим сватом не приехал.

Да уж… И ведь мало того, что ни словом не обмолвился, так еще и вел себя так, что никто бы и не подумал! Уважаю. И жалко, конечно. Вернусь в Коммихафк, надо будет узнать точно, что и как. Если корнет не ошибся с печальным прогнозом, то и на могилку сходить поклониться…

Но это было вчера, а сегодня мы летели на дирижабле. Поднявшись на борт воздушного корабля, мы представились его командиру, командор-лейтенанту Борлейсу (звания в воздушном флоте употреблялись флотские), затем уже Борлейс взаимно представил нас и своего штурмана лейтенанта Хирта. Борлейс с Хиртом были единственными офицерами в экипаже, остальные пять человек носили старшинские нашивки — рулевой, радист, два моториста, один из которых старший, и бомбардир. Все они по очереди назвались, но их фамилий я, увы, не запомнил. Дальше командир ознакомил нас с перечнем того, что можно и что нельзя во время полета. Ничего сложного: можно было занять места на не шибко удобных откидных сиденьях, можно было выполнять все приказы командира, можно было испрашивать разрешения командира на любое действие, если командир не сильно занят, нельзя — все остальное. Пока заканчивалась подготовка к полету и эти суровые правила еще не начали действовать, я решил осмотреться. Все-таки изнутри я видел воздушный корабль впервые, так что интерес мой был вполне оправданным.