Дочь любимой женщины

Вдруг ему стало очень приятно и лестно – оказывается, его уже пять лет любит юная красивая женщина, да к тому же жена важного и молодого, сравнительно с ним, человека. Композитору было уже пятьдесят три, его Маше – тридцать шесть, а Иде – всего двадцать пять, и она была положительно прекрасна. Допустим даже, что она врет. Допустим, она нарочно хочет его уколоть, огорчить – но ведь она именно так врет, именно об этом врет! Есть миллион способов огорчить композитора. Сказать что-нибудь небрежно-равнодушное о его творчестве: «Всё пишете? Всё песенки? Ну, дай вам бог!» Это было бы очень неприятно. Но вот что важно: она врет не о чем-нибудь, а о своей любви к нему. В каждом вранье есть доля вранья, только доля! Он стал вспоминать, как она приходила к ним в дом пять лет назад, вспоминал ее взгляды исподлобья, ее вспыхнувшие щеки, ее чудесную фигуру, которую она как бы показывала ему, поворачиваясь в профиль и спиной и на секунду замирая в дверном проеме.

Нельзя сказать, что ему так уж сильно захотелось с ней переспать. То секундное желание, которое посетило его во время их встречи в аэропорте, исчезло бесследно. Да и возраст, возраст! Однако он вдруг подумал, что вся ситуация сама по себе – так сказать, объективно! – подталкивает к тайному роману: ведь она не только красива, но она его любит, давно и крепко. Он уже почти окончательно поверил в это. Но нельзя было просто разыскать ее, позвонить и назначить встречу. Это выглядело бы непристойно. Дескать, «оказывается, вы меня любите, вот и хорошо; я тоже не прочь». На романтику надо отвечать романтикой, тем более в его возрасте и положении.

Сказано – сделано.

Он раздобыл ее телефон, позвонил и, сознавая, что говорит неправду, рассказал, что потрясен ее признанием и вынужден сказать, что это взаимно. Что он влюбился в нее пять лет назад, когда увидел впервые. Он описывал ее тогдашнюю, говорил о том, как мечтал со сладкой мукой обнять ее стан…

– Отчего же, мой дорогой, вы не подали мне хоть малейшего знака? – спросила она своим чудесным грудным голосом.

– Я боялся нарушить ваш покой. Ваше, уж извините за старомодность, нежное и чистое девичество, – он умел подпустить словцо.

– Ничего страшного, я была уже совсем взрослой, – сказала она. – Наверное, вы просто любили Машу. Одновременно со мной, но чуточку сильнее и по-мужски серьезнее, ответственнее, не так ли? Полагаю, вы ее любите и сейчас, верно?

– Нам надо встретиться, – сказал композитор.

– Вы не ответили на мой вопрос, – усмехнулась Ида.

– Нам надо встретиться, – повторил он.

– В самом деле? – смеялась Ида. – Это действительно нам надо? Именно нам обоим? Нам с вами? Или это просто вы так хотите? Уточните, прошу вас.

– Нам надо! – он стоял на своем.

Встретились.

Сидя напротив нее за столиком кафе, композитор вспоминал, как она приходила к ним в гости пять лет назад. Ему вдруг показалось, что уже тогда он хотел ее обнять, хотел поцеловать ее прелестную руку, что будто бы вспоминал ее, когда она куда-то исчезла. Хотя на самом деле он тогда о ней тут же забыл, как забывал о других Машиных приятельницах, которые появлялись и пропадали. Но он уже почти верил, что давно любил Иду и любит сейчас. Для того чтобы превратить это «почти» в окончательность, он понукал себя: «Ну вот, вот, вот какая она прекрасная, сама в руки идет!» – и смотрел на нее пристально и жадно.

Ида тоже смотрела на него очень внимательно. Она увидела в его лице ту самую любовную алчность, отсутствие которой так ее оскорбило пять лет назад. Кажется, она поверила, что он на самом деле зверски в нее влюблен и эта игра может закончиться интересно.

– Ну вот, мы встретились, и что теперь? – сказала она.

– В смысле?

– Здравствуйте! – она усмехнулась и пожала плечами. – Вы хотели со мной встретиться и сами не знаете зачем?

Кровь прилила к его лицу, и заломило в затылке, как всегда бывало в минуты бессильного гнева. Когда обещали дать «народного артиста России» и обошли. Когда дочь стала кришнаиткой и бросила институт. Когда в дорогущем синтезаторе вдруг намертво зависла программа. Тогда Маша меряла ему давление и давала таблетку капотена под язык.

– Знаю, – мрачно сказал он.

– Я тоже, – сказала она и посмотрела в окно.

Был первый месяц весны. То таяло, то подмораживало. На улице дворники чистили мокрый тяжелый снег.

– Я вообще-то умная, спокойная, даже расчетливая женщина, – сказала Ида. – Но иногда делаюсь глупа и порывиста, как мартовская кошка. Сдается мне, сейчас как раз так, – и она бросила руки на стол перед ним.

– Мартовская Ида! – сказал композитор, накрыв ее тонкие пальцы своими широкими ладонями, сжимая и гладя ее руки.

– Мартовская Ида еще не пришла, – сказала она и нервно засмеялась.

– Когда ты придешь? Куда ты придешь?

– Когда ты позовешь, и куда ты позовешь, – сказала она, тоже перейдя на «ты».

– Сегодня, – сказал он.