Дочь любимой женщины

А композитор, обнимая Иду, вспоминал Машу, какая она была сильная и жаркая, как ее окатывали волны оргазмов, по пять за один раз, за одну сессию, как она шаловливо говорила. И он был неутомим и изобретателен. А здесь? Ида недолго постанывала, порою даже не в такт его движениям, как в порнофильме, где при монтаже звук небрежно накладывают на картинку, а потом раза три дрыгала бедрами, длинно вздыхала и говорила: «Милый, я уже всё… Спасибо, любимый…» А когда он переворачивался на спину, поднималась на локте и шептала: «Дай я тебе помогу». Его бесил этот нежный, но как будто покровительственный тон: ишь, она мне поможет! – но он покорялся ее пальцам и губам. Ясно, что в таком режиме о случайном залете и речи быть не могло; а при свете дня о ребенке они вообще не говорили.

В одну такую ночь композитор вдруг спросил:

– Ида, ты в Бога веришь?

– Да, – легко ответила. – А ты?

– И я. Но мне кажется, что Он надо мной подшутил. Но я не пойму зачем. Какой тут смысл? Что Он имел в виду? Мне надо с Ним поговорить, – сказал композитор.

– Давай завтра пойдем в церковь. Найдем умного батюшку, – сказала Ида.

Она со всем всегда соглашалась и всегда находила простой и легкий выход.

– Завтра не надо, – сказал композитор. – Надо сейчас. Найди круглосуточного священника. Должны такие быть. Для випов.

Ида включила прикроватную лампочку, посмотрела на композитора, вскочила, схватила свой ноутбук. В три клика нашла вип-батюшку, вызвала его и тут сообразила, что надо вызывать скорую.

* * *

Батюшка и скорая приехали одновременно, поднимались на одном лифте. Но опоздали.

Когда скорая уехала, Ида попросила батюшку остаться до прихода полиции: во-первых, отчасти как бы свидетель, а во-вторых, просто страшно. Священник был лет тридцати пяти, высокий и красивый, похож на грека: большие черные глаза, оливковая кожа, короткая курчавая борода. Пока ждали полицию, Ида рассказала ему всю свою жизнь – за пятнадцать минут во всех подробностях, как это умеют делать в России. Она попросила его отпеть покойника и проводить его до могилы, то есть исполнить чин погребения полностью, по-старинному. Отпевали в храме Всех Скорбящих на Ордынке, хоронили на Троекуровском. Ида смотрела на красивый греческий профиль священника и гнала от себя ужасные мысли.

Но потом с этими мыслями пришла к нему исповедоваться. Не сразу, конечно, а сильно после сороковин.

Пришла очень красивая, в специально купленном длинном траурном платье, в шляпке с вуалькой. В таком виде на улице показаться нельзя – но Ида теперь ездила на машине с шофером. Священник быстро ее выслушал, отпустил все грехи и, по всему видать, не хотел с ней более разговаривать. Но она снова пришла к нему, уже через восемь месяцев. Был такой же сырой март, с вечным московским звуком железных лопат, сгребающих мокрый снег с тротуарной плитки.

– Отец мой, – сказала Ида, опустившись на колени и откинув темную вуаль с лица. – Давайте я буду говорить коротко. Если вы разведетесь, вы, конечно, потеряете сан?

– О чем вы? – поморщился священник. – И лучше встаньте.

– Но это не так страшно. Вы сможете стать светским богословом. У нас или даже за границей. Преподавать в академии. Потеря сана – это же не выход из церкви? Так?

– О чем вы? – переспросил он, морщась еще сильнее и оглядываясь, словно бы ища подмоги.

Но в пустом храме никого не было, если не считать старушки, которая собирала обгоревшие свечи и звонко бросала их в цинковое ведерко.

– Я богата. Мой предыдущий муж оставил мне восемьдесят миллионов рублей, то есть больше миллиона долларов. Мой недавно усопший муж оставил еще больше, плюс половину авторских отчислений, это насчет будущего.

Ида взяла его руку и поцеловала поцелуем, менее всего приличным на исповеди.

Священник отнял руку и посмотрел в ее ясные фиалковые глаза.

– Ты дура, дочь моя! – сказал он. – Иди домой.

Встал, повернулся и скрылся в северных дверях алтаря.

Однако ночью ему приснилась Ида. Ему приснилось, что они гуляют по зеленым травяным площадкам около какого-то английского университета, где он – профессор православной теологии. Они идут быстро, весело, почти вприпрыжку, и обнимаются на ходу.

Поэтому назавтра он сел в свой джип и поехал в Ярославль, где в монастыре на покое жил его духовный отец, бывший архиепископ.

Но у старика как раз был тяжкий внутренний кризис. Он вдруг перестал понимать, зачем он жил и во что веровал. Молодой священник исповедовался ему, а старик сказал:

– Господь даровал человекам свободу воли. Вот и выбирай. Советов давать не буду, греха не отпущу. Это не грех, это жизнь. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ступай! Ступай прочь, кому сказано!

Священник чуть не расплакался. Старик смягчился и вымолвил: