Дочь лодочника

– А остальное?

– Кто она?

– Девочка? – Он рассмеялся. – Ну, это мое дитя.

Эйвери повернулся.

Миранда, по чьим венам струился адреналин еще с момента, когда она только увидела старого пастора на скамье, внезапно ощутила себя пустой, словно из нее разом вышел весь запал. Потрясение, замешательство, даже ужас – все проявилось в том, как она почти незаметно сжала челюсть.

Эйвери подошел достаточно близко, чтобы слышать пастора.

– Она была нашим чудом, – монотонно начал Коттон, понизив голос, как человек смиренный, павший перед великими испытаниями и невзгодами. – Мы долго пытались, мы уже теряли надежду. А потом, одной холодной зимней ночью, Господь счел нужным изменить нашу судьбу. – Он смотрел на пузырек, стоявший у его ног, затем нагнулся, чтобы его подобрать, и это, показалось Миранде, было первым моментом искренности в представлении, которое он перед ними разыгрывал. При движении на его лице отразилась гримаса боли. Он сел, вдохнул, выдохнул и тихо произнес:

– Я отослал ее, когда она родилась. Это было моей ошибкой.

Он заметил внизу Эйвери – тот внимательно слушал. Убрал косяк обратно в карман и стоял, внезапно побледнев и дрожа всем телом. Старик положил трясущуюся руку на поясницу и поморщился. В это мгновение все представление нарушилось, и Миранда увидела в этом человеке то, что в нем было, всю его старость, всю хрупкость, превосходившую его страх. Он выпрямился, словно какое-то насекомое, но, когда шагнул навстречу Миранде, его левая нога будто бы подкосилась. Она отступила назад, и он прошел мимо нее. Медленно прихрамывая, он поднимался по склону холма, где стояла церковь. Он напомнил ей изъеденное термитами дерево – сохранившее форму, но все же негодное. Он не оборачивался.

Он позвал ее за собой, поманив скрюченным пальцем.

Эйвери ушел в глубь зарослей травы, подальше от ящика, от крипты, от тени церкви. Чтобы слиться с ландшафтом.

Миранда поднялась по холму. За стеной под открытым небом тянулись ряды сгоревших дубовых скамей, а на месте алтаря росли молодые деревья. Пастор опустился на колени перед земляной горкой, обросшей цветами льнянки. Взял палку, начертил на земле круг.

– Сюда попала молния, – сказал он через плечо. – Задолго до того, как мы с Леной купили участок. Оно было здесь, может, лет сто, это священное, гнилое место. Его Лена нашла, когда гуляла. Она любила приходить сюда и гулять среди деревьев. Это была ее идея – чтобы ее похоронили здесь. В этой прохладной черной крипте.

Между сосен шелестел теплый бриз.

Голос старого пастора утратил свою страсть. В нем появилась дрожь.

– В последнее время я прихожу сюда почти каждый день, – сказал он. – А бывает, и сплю здесь. Просто чтобы быть рядом.

Он провел линии от круга – руки, ноги. Потом взял с горки цветок и положил его в круг, рядом – еще один и еще.

– Лена хотела того, чего я не мог ей дать. Безмерного счастья…

Миранда посмотрела на его рисунок: фигурка девочки с цветками льнянки вместо волос.

– О, первое время, – начал он. – «Кадиллаковые годы», как звала их Ле. Когда-то тот старый дом был полон детей ее паствы, и я им на радость устроил маленький духовой оркестр с парадом. Можешь себе такое представить?

Миранда помнила ночь, когда родился Малёк. Тогда остатки его паствы боязливо курили между своими «домами-ружьями».

– Нет, – сказала она.

– У нее дар, как у Лены. У этого дитя. Она может видеть.

– Что видеть?

– Как все кончается, – ответил Коттон.

Перед мысленным взором Миранды предстала картина, как она спит под деревом, ее колчан пуст. Несмотря на летнюю жару, она почувствовала, как по ее спине пробежал холодок.

– Ты веруешь в Бога, Миранда?

Она не ответила.

– Когда я был моложе, – сказал Коттон, – я никак этого не мог понять. Как человек может взять и смыть с себя свое прошлое? Ведь человек – он и есть его прошлое. Может ли он просто сбросить его, будто костюм? И зачем это ему? Зачем отказываться от того, кто ты есть, от того, кем создала тебя природа? Разрывать себя. Ведь после этого, стоит тебе глянуть в зеркало, на тебя будут смотреть уже двое.

– Мне нет дела до веры, – сказала Миранда. – Меня больше волнует доверие.

Коттон посмотрел на нее. Его глаза покраснели. Он спросил сипло:

– Я могу доверять тебе, Миранда?

Она отвернулась.

Он вдруг вытер свой рисунок и встал. От резкого движения втянул воздух, и ему пришлось выждать паузу, чтобы прийти в равновесие.

В этот момент сквозь церковь пронесся ветер, отчего сосновые верхушки застонали и заскрипели. Что-то привлекло внимание Коттона – он перевел взгляд на дубовые двери церкви, одна из которых висела криво, являя арку света и деревья вдали. Пастор вдруг напрягся. Миранда тоже посмотрела на двери.

– Ты ее видишь? – спросил Коттон почти шепотом.

Миранда проследила за его взглядом и не увидела ничего, кроме далекого леса и травяного поля под холмом, где ждал Джон Эйвери.

Коттон поднял руку, будто желая погладить по щеке невидимого прихожанина. И промолвил приглушенным благоговейным тоном в пустоту:

– О, как бы я хотел, чтобы ты ее видела. Она так ужасна. Так прекрасна.