Дочь лорда (СИ)

Мрачный скалистый островок в полумиле от берега всегда напоминал Ирии хищную птицу. Вон — с берега видны очертания «хвоста», «крыльев», «головы»… А на одной из оконечностей островка притулились два вытянутых мрачно-зловещих здания. Само аббатство. Хищно раскрытый, изогнутый «клюв».

От этого ненасытного коршуна Ирии удалось спасти Эйду. Взамен он проглотит ее саму. И не подавится.

Возможно, при свете дня тут не так жутко. Но сейчас, когда солнце зашло за горизонт, а на небеса выкатилась его холодная и бледная сестра…

Темнеет стремительно. Зловещая гладь древнего как мир озера, широкая лодка, мерный плеск весел, леонардитский конвой.

Девушка украдкой опустила в воду руку. И вздрогнула: середина Месяца Рождения Осени выстудила Альварен напрочь. А он и без того никогда толком не прогревается. Если удастся сбежать — как проплыть в ледяной воде от аббатства до берега? Летом бы — и то с трудом, а уж сейчас…

Ирия едва подавила отчаяние. До теплых дней еще месяцев восемь! Проторчать в этом жутком склепе — столько?!

Сердце вмиг заледенил цепенящий ужас.

Значит — нельзя допустить даже тень мысли, что останешься здесь на всю жизнь! Навсегда.

А существование, когда оно ненавистно, может стать очень долгим. Это Анри Тенмар погиб молодым!

И о нем думать тоже нельзя — или свихнешься еще быстрей.

Пусть Ирия — неблагодарная дрянь. Но надежду вселяет лишь память о выживших. А горе о погибших — даже самых дорогих! — только глубже загоняет в бездну тоски и отчаяния. Думать об Анри так же пронзительно-больно, как о тоскливом ржании дома…

…Ирия сидела под замком — ждала продолжения кошмара. А где-то рядом, почти за стенкой, обреченно ржал друг. Выл. А через бесконечно долгие часы — замолк…

Когда девушку вели к тюремной карете, кто-то из слуг пробормотал:

— Старый Ланс отмучился…

Поймав хмурый взгляд конвоира, Ирия поспешно отдернула руку. Еще решат, что собралась сигануть в воду. И свяжут…

Пленница прыгнула бы обязательно. Рискнула бы. Но в лодке торчит десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготованной судьбы. Эти мигом выловят «подлую отцеубийцу»!

Папа…

…Бурая кровь на ковре, на одежде. Кровь из родного сердца…

Дочь спала и болтала с призраками, а отца убивали. Может, теперь поделом ей?

Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина.

Всю ночь и весь день погода сходила с ума. А сейчас — притихла. И облака вдруг заволокли полную луну. Остались лишь похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.

Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит — ни за что нельзя показывать слабость. Слабость, горе, слёзы…

2

С мечтами о побеге пора расставаться. С осколками мечты. С последней глупой надеждой еще более глупой девчонки.

Еще никто не удрал из Башни Кающихся Грешниц.

Говорят, мама провела здесь полный год. Не покидала келью, ни с кем не говорила. И не по собственной воле.

Почему Ирия прежде даже не задумалась, что это значит?

Еще шагая по мрачно-непроглядным коридорам, она думала: вот сейчас обрядят в монашеский балахон. И пошлют молиться. Вместе со всеми.

Посты, заутрени, вечерние службы. Ряд фигур в одинаково-безликих балахонах. Мышино-серых…

Девушка заранее успела тоскливо вздохнуть.

Действительность оказалась много кошмарней. Узница начала это осознавать — едва захлопнулась тяжелая дверь одиночной зарешеченной кельи-камеры.

Четыре шага — вдоль, три — поперек.

Толстая ржавая решетка на окне — сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.

Ага, мечтай, что все вокруг — кретины.

Топчан у стены. Жесткое одеяло, еще жестче — тюфяк.

У другой стены — лавка. На ней — пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки — из самых бедных семей.

Таз на полу. Ведро в углу.

Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.

Устав от битвы с решеткой, Ирия присела — почти рухнула на тюфяк. Сдалась.

Зябко обняла руками колени.

Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.

Осталось лишь молча сидеть на топчане. И отрешенно глядеть перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.

Как медленно тянется ночь — первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.

Лишь тусклым пятном — светло-зловещий лунный лик.

Тусклым. Слабым-слабым.

В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней — отчаянное желание колотить в дверь чем попало!

Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.

Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя… если за родство с мятежником полагается плаха — что уготовано отцеубийцам?

Если до утра никто не явится — вот тогда Ирия грохот и устроит!