Дочь моего друга (СИ)

Но стоило увидеть ее большие блестящие глаза, меня вырубило, разорвало и размазало по стенам этой халупы, в которой почему-то живет местный пастор. Или кто он тут у них. Отчим Арины.

В ее глазах вспыхнула радость. И еще ожидание.

Ну блядь. Ну блядь же. Нет, мне не показалось.

Я ее чуть ли не нахуй послал, когда она в тюрьму ко мне приходила. Когда пыталась Циммермана молодого подключить, типа адвоката мне наняла. И деньги прислала за проданный «порше».

А у нее глаза горят, когда она меня видит. Ну не пиздец?

Я деньги, кстати, к тем, что в ячейке лежали, добавил. У меня теперь благодаря двум заводам Ямпольского все заебись. Мы их подубили, конечно, но не сильно, чтобы можно было относительно безболезненно по новой запустить.

А она сидит за кривоногим столиком в убогой лачуге и радуется. Надеется.

Как я это понял? А хер его знает, как. Почувствовал, наверное. Да и не умеет она притворяться, не научилась еще.

Она видела, какой я «приветливый» приехал. Лучился весь доброжелательностью к людям и окружающей действительности. Испугалась, конечно, вцепилась в свой стол, вжалась в него.

А меня сука несло.

Чего я ждал? Я же, выходит, совсем ее не знаю?

Выходит, так.

Мне хотелось ее поймать хоть на чем-то. На словах, на действиях, на эмоциях. Наигранных, несдержанных, фальшивых. Вызывал эти эмоции, подводил к тому, чтобы не сдержалась.

Но она только цеплялась за ебучий стол. А я за остатки здравого смысла.

Ее еле слышное признание в любви стало последней каплей. Если до этого я еще как-то держался, то после наружу поперли все мои демоны, дружной толпой. И если у всего этого есть хоть какое-то объяснение, то я его знаю.

Потому что я блядь тоже. Тоже люблю. Ненавижу, а люблю.

И еще потому, что из ее глаз исчезло ожидание.

Я видел, как оно уходит, по каплям. Хотелось остановить, сделать что-нибудь, чтобы ее глаза не делались такими пустыми. Потухшими.

Я почти потерял над собой контроль. Чуть ли не в лицо ей эту папку с документами бросил. И еще больше накрывало, потому что видел — ей нахуй все это не нужно. У нее не вспыхнули от радости глаза. И она не притворяется.

Девочка, с детства не считавшая деньги. На которой никогда не экономил отец. Которую даже я успел не ограничивать в тратах. Она и не пытается сделать вид, что рада. Что они ей нужны, эти блядские деньги.

Один лист упал на пол, я наклонился чтобы поднять. Слишком близко возле нее, очень близко. Ее совсем тонкий, почти незаметный запах проник в ноздри, и меня прямо в сердце ударило. Вся кровь от мозга отхлынула и вниз понеслась.

У меня никого не было эти месяцы. Не хотелось. Ломало по ней, выкручивало. Думал, что прошло, что переболел. А тут только увидел, и все. Как каторжник, который цепью прикован. Чуть отошел, и все, звенит цепь. Назад тянет.

Ну блядь.

Я же был уверен, что освободился. А сам шага ступить не мог в сторону выхода. Казалось, отдал документы, все сказал. Ну и вали уже отсюда, оставь девчонку в покое.

Но я не мог. Не знаю, почему. Как будто меня в самом деле приковали. Или привязали, толстой такой веревкой. Канатом. Будто держало меня что-то. Знал, если уйду, навсегда потеряю. Разорву так, что потом не свяжется.

Ходил как дурак по комнате, мерил шагами это каморку. А Арина блядь как приклеилась к тому столу.

Я ждал, что она будет просить. Пытаться объясниться. Станет рыдать и оправдываться. Я был к этому готов. Но к тому, что она будет сидеть неподвижно с пустыми глазами и потухшим взглядом, я себя не готовил.

И оторваться заставить себя не мог. Ну не мог, не отрывалось.

Она все-таки заплакала, когда я ее за подбородок взял и на себя потянул. Опять же молча, ни слова не сказав, что я веду себя как гондон. Слезы потекли по щеке к подбородку, и когда попали на мою руку, было чувство, что на нее плеснули кипяток. А она еще к ладони изнутри губами прижалась.

Так обожгло, что даже кожей паленой запахло. И мясом. До кости прогорело, я понял, что если не уйду, тут все сгорит нахуй.

Во дворе рукомойник увидел, сунул руку под воду. Зашипело, обуглилось, зато я хоть немного в себя пришел. Боль в грудную клетку сместилась, и чем дальше я уходил от дома, тем больнее становилось. Будто я сердце вырвал и там оставил. Будто оно бьется, еще живое, теплое, а Арина сидит и молча на него смотрит.

В машину ввалился, парни даже отшатнулись. Наверное вид у меня был совсем дикий, так и творил я дичь.

Нахуя я вообще в Индонезию полетел? Остров посмотреть захотел. А он что со спутника на засохшее дерьмо мамонта похож, что в жизни. Ничего там нет, мы его весь облазили. Потом еще на гидроплане облетели.

Ну вот вообще ничего. Хоть иди у Феликса спрашивай.

— Посадку объявили, Демид Александрович, — трогает за плечо Андрей. Думал, что я сплю.

Молча встаю и иду на посадку.

Пора с этим заканчивать. Первое, что я сделаю, когда вернусь — напьюсь в хламину. А второе — поеду в клуб, сниму девчонку.

Новая жизнь — новые бабы. Старых в топку.

А то что болит, пройдет. Главное, больше никого туда не впускать. Потому что когда там пусто, то и болеть нечему.

Глава 40

Три месяца спустя

Арина