Дочь моего друга

Снова улыбается. А я снова задаюсь вопросом, откуда она такая взялась? У Семена дома вечно толпа мужиков крутилась, и ни одну женщину свою он близко к дочери не подпускал. Как при его деньгах и постоянной занятости ему ее такой вырастить удалось? Неизбалованная ведь девчонка, не стерва высокомерная и неиспорченная. Я в своем клубе на столичных мажорок насмотрелся до тошноты — Липучка совсем на них не похожа.

— Да я бы заехала сама попозже, не надо было по пробкам сюда мотаться. Я просто с личными делами немного закрутилась, — Яна заправляет волосы за ухо и приглашающе указывает на гостиную. — Заходи, ты же несколько лет у нас не был. Вряд ли, конечно, узнаешь что-то. Здесь ремонт два года назад делали — все стены сломали, из четырех комнат получилось три.

Ну правда, не в коридоре же нам разговаривать. Снимаю обувь и иду за ней.

В квартире действительно все изменилось — помню, когда здесь жил Семен, мебель была тяжеловесная: огромный кожаный диван, бильярдный стол, стеллажи с книгами. Галич говорил, что библиотека ему досталась от жены. Сейчас же здесь больше пространства и света. На окнах нет штор, на полу ворсистый ковер, на квадратной софе разбросаны вязаные подушки и такой же плед. Прямо картинка из дизайнерского каталога об уютном быте. Надо признать, такой интерьер Липучке больше подходит. 

— Отец за тебя волнуется, Ян, — я внимательно слежу за выражением ее лица, ища в нем намек на подавленность и депрессию. И испытываю облегчение — их нет. Девчонка спокойна, расслаблена, ни малейших признаков того, что с ней что-то не так.

— Ой, ну это же папа. Он всегда считает, что я плохо ем, за все переживаю и меня нужно спасать. Даже обидно бывает, — Яна смешно морщит нос и пожимает плечами. — Наверное, это удел всех единственных дочерей. 

Меня и самого тянет улыбнуться. Потому что словно груз с плеч сняли. Потому что я тоже за нее переживаю. Не хочется, чтобы после меня она думала, что все мужики козлы, или принялась за самоедство. И чтобы чувства ко мне придумывала из-за того, что мы дважды занимались сексом, тоже не хочется. Потому что чужие чувства — это ответственность, а я ее брать на себя не готов и, если быть до конца честным, вряд ли когда-нибудь буду готовым. Поздно мне меняться. 

— Ян, если тебе с работой надо помочь — ты всегда можешь ко мне обратиться. И что насчет увольнения прислушалась — спасибо. 

Непросто эти слова даются, потому что на личные темы я общаться не привык, а тем более с женщинами, но и не сказать их не могу: Яна мои откровенность и благодарность заслужила. 

— Да ты прав был, что мне не стоило к тебе на работу идти, — Яна шутливо закатывает глаза и улыбается. — Меня упрямство тогда взяло. Папина черта. Хотелось доказать всем, что могу.

— Ты и смогла, Ян. Мишина о тебе до сих пор спрашивает. 

— Оу, так приятно! Привет ей передавай. Слушай, раз уж ты заехал, давай я тебе кофе сделаю? Я его в Бельгии покупала в одном офигенном кофешопе. Ты такого не пробовал еще.

Мне нужно ехать, но я не хочу обижать Яну отказом, поэтому просто киваю. Выпью чашку - и прямиком в Стройкомитет. В том, что с дочерью Семена все в порядке, я убедился. В том, что не страдает по мне, — тоже.

Яна уходит на кухню и начинает греметь ящиками, а я оглядываюсь в поисках двери в ванную, чтобы вымыть руки. С перепланировкой и правда не сразу разберешься. Толкаю одну дверь — мимо. Похожа на студию — зеркала, маты и мячи. Закрываю и, зайдя в следующую, понимаю, что тоже мимо. Это спальня Яны. Надо уйти, но я не могу, потому что сознание орет, что здесь все не так. Если во всей квартире идеальная чистота, то тут… Постель смята и завалена бумажными салфетками, на полу скомканные джинсы и толстовки, окна наглухо занавешены. 

Пока мозг работает в удвоенном режиме, анализируя увиденное, глаза выхватывают на кровати знакомую вещь, и я, забив на чувство такта, подхожу ближе, чтобы ее рассмотреть. Поднимаю с подушки пластмассовое тело и как идиот застываю с ним в руке. Как идиот, потому что я ни хрена не понимаю. Вернее, понимаю, что кукла с тупыми голубыми глазами, белой паклей вместо волос и в нелепом длинном платье — это Барби, которую я восьмилетней дочери Семена дарил. Первый и единственный раз я выбирал ребенку подарок, поэтому полчаса этих мучений и их результат я никогда не забуду. Мысли налетают одна на другую, сталкиваются с хрустом, пока складывают факты, составляя правдивую картину. Не ту, которую Яна старательно рисовала мне все это время, а, блядь, настоящую. Вот она, мелкая и с косичками, краснеет, когда я сую ей эту куклу, подходит ко мне в «Метелице», изображая бывалую соблазнительницу, прячет глаза на совещании, целует меня в кабинете, смотрит изумленно, когда кончает, и разыгрывает беззаботность, чтобы… что? Для чего, блядь?

— Кофе готов, — слышится тихий голос позади, и я машинально оборачиваюсь. Яна стоит в дверях с улыбкой на губах и смотрит на улику в моей руке. Кажется, только сейчас я вижу, насколько эта улыбка вымученная и напряженная.