Дочь Нефертити

Запоздалая влюбленность накатила на Ваню тяжелой, удушливой волной, а он и рад был подчиниться этому безумию. Конечно, он придумал себе эту красивую и необычную любовь – даже не с первого, а со второго взгляда. Но такой уж у него был характер. Иван Оболенский – великий мастер выдавать желаемое за действительное. Ещё секунда, другая, и он, распрощавшись с друзьями, решит остаться здесь. Нет, это не будет прямым подражанием Ане, скорее подсознательным копированием её поведения в той, первой экспедиции. В тот невыносимо грустный момент прощания юный рыцарь Анри и вправду был для Анюты дороже обоих миров вместе взятых. И сейчас Ване страшно хотелось, чтобы и у него было так же. Это ещё не любовь, а лишь тоска по любви, от начала и до конца придуманная, но такая отчаянная, пронзительная, что может оказаться посильнее иного реального чувства…

Он всё-таки сказал:

– Вот возьму и останусь здесь.

– Только попробуй, – пригрозила Аня.

А Саша глянул на дисплей «Фаэтона» и скомандовал:

– Трёхминутная готовность. Давайте прощаться со всеми.

Обнявшись по очереди с Джедхором и Апуи, они попросили египтян отойти на безопасное расстояние, а сами встали плечо к плечу, как на параде, почти по стойке «смирно».

– По-моему, Анхесенамон плачет, – сказала вдруг Аня.

И действительно владычица казалась такой несчастной, такой одинокой и покинутой! Глаза её как будто умоляли: «Не покидайте меня! Мне будет так страшно без вас в чужой стране!»

– Я должен что-то сделать для неё, – решительно проговорил Ваня.

Анюта насторожилась. Саша приготовился к любым неожиданностям. А Ваня вдруг открыл свою сумку, достал оттуда ручку, выдернул лист из тетрадки и начал быстро-быстро писать.

Саша заглянул через плечо. Конечно, это были стихи.

– Она не поймёт, – тихо сказал он другу.

– Неважно, – буркнул тот, продолжая чиркать по бумаге. – Она почувствует. Думаю, больше никто и никогда не напишет ей такого.

– Ещё бы! – не удержалась Аня. – Ведь до рождения Пушкина так много веков!

– Это не Пушкин, – бросил Ваня, даже не обидевшись, ему было некогда.

Наконец, он закончил, подбежал к Анхесенамон и, протянув ей листок, встал на одно колено. Анхесенамон приняла загадочный дар чужеземца, Ваня припал губами к руке царицы и замер, словно впадая в транс.

– Назад! Быстро! – закричал Саша.

Ваня встрепенулся, но еще на мгновение задержал руку Анхесенамон в своей ладони, и лишь потом порывисто вскочил. Оказавшись рядом с ребятами, он в последний раз посмотрел в глаза царицы. Они были полны слёз. Они были прекрасны… даже сквозь пелену белого-белого тумана…

Густое молочное облако образовалось в том месте, где стояли трое чужестранцев. Потом оно стало серебристым, полупрозрачным, мерцающим, и, наконец, рассеялось полностью…

Анхесенамон стояла с тончайшим «папирусом» в руках, смотрела на непонятные знаки, и крупные слёзы катились по её бледным щекам, катились и капали на этот странный листок. Быть может, мудрецы и расшифруют эти таинственные символы, но юной владычице было понятно и без них, что здесь написано признание в любви:

Я слышу зов Отчизны дальней
И покидаю край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Стою я здесь перед тобой. 

Мои волнующие руки

Тебя желают удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молит не прерывать.

Но здесь, увы, где неба своды

Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Явилась ты лишь сладким сном. 

Ты, как мираж, ты, как виденье,

Исчезнешь в хаосе времён;
Твой взор ловлю хоть на мгновенье,
А в сердце слышится лишь стон. 

Твоя краса, твои страданья

Исчезнут в дымке голубой.
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его, он за тобой…

Глава 56 ЧТО ДАЛЬШЕ?