Дочь некроманта

— Пойдем, — маг повернулся к своему спутнику-вампиру. — Нам здесь больше делать нечего. Надо спешить, а то Велиом опять ускользнет.

* * *

Скит прятался в густой чаще, не сразу и найдешь — тем более после того, как волшебство заплело и спутало все ведшие к нему тропинки. Девочка сидела на покрытой лоскутным ковриком лавке, поджав к подбородку исцарапанные коленки. На вид ей можно было бы дать лет семь-восемь: самая обыкновенная девчонка, каких тысячи в землях Княж-города: курносая, слегка конопатая, волосы выгорели на солнце почти что до белизны. Скуластое лицо не отличалось красотой, скорее даже наоборот — малоподвижное, какое-то оцепенелое; и жили на нем только глаза, чудные карие глаза, большие и мягкие.

Девочка вроде бы играла — вертела в руках и так и эдак тряпичную куклу, но — странное дело — у куклы не было нарисовано ни рта, ни носа, ни глаз. Пожалуй, другие деревенские девчонки удивились бы даже — как же с такой можно играть? Пугало какое-то, а не кукла.

Девочка вздохнула. Ни у одной из ее кукол — как и у других игрушек — не было лица. Мама и дедушка запретили ей это раз и навсегда. Девочка хорошо рисовала, ей не составило бы труда сделать это самой — но этот запрет был одним из тех немногих, нарушать которые она не могла ни при каких обстоятельствах. Потому что иначе она погубит всех — и маму, и дедушку, и дядю. И себя саму она тоже погубит, и никто, никто-никто-никто не сможет ей тогда помочь.

Ей нельзя было делать ничего волшебного. Нельзя было созывать в гости крошечных цветочных фей, поить их разведенным медком, чтобы они потом сплясали ей свои чарующие танцы под льющуюся музыку сотен крошечных невидимых арф; нельзя было разговаривать с наядами и дриадами, хозяйками ручьев и деревьев; нельзя было ни в кого превращаться — когда она была совсем маленькой, ей очень хотелось стать мышкой, посмотреть, как устроены их норки: мама успела остановить ее только в самый последний момент, очень испугалась, плакала, хотела отшлепать дочь; выручил дедушка, он просто показал девочке посредством совсем несложного волшебства, что ничего интересного в мышином жилище нет и быть не может.

Собственно говоря, этим список запретов исчерпывался. Кроме, пожалуй, еще одного, зато стоившего, пожалуй, всего остального, — никогда не играть с другими ребятами.

О нет, взрослые старались все ей объяснить. Говорили, что они могут умереть — да, да, по их следам идет кошмарное, страшное чудовище, которое умеет чувствовать колдовство, и стоит девочке хоть на йоту отступить от правил…

Однако она знала, что беда все равно придет. Рано или поздно. Она не сомневалась, она просто знала, наверное, с самого рождения. Враг настигнет ее, придет день, и ей придется сражаться.

Ей никто не давал читать ни одной книги по волшебству. Ни одного посвященного магии трактата. И никто не ведал, что ей вовсе не обязательно листать страницы, для того чтобы узнать, что написано в них. Она умела видеть сквозь обложки и переплеты, разумеется, когда хотела. Но, конечно, объяснить, как она это делает, девочка никогда бы не смогла. «Смотрю по-другому», вот и все.

Сейчас она вертела в руках тряпичную куклу, прислушиваясь к тому, как мать возится на кухне. Кастрюли и котелки гремели, гремели, гремели, маме совершенно нечего было делать на кухне, однако она все равно перекладывала там что-то с места на место, поправляла, переставляла и вновь перекладывала…

Девочка знала, отчего. Дядя взял свое оружие и ушел из дома, а дедушка сидит в своем кресле с закрытыми глазами и не шевелится, словно мертвый. Девочка знала — он жив, но он колдует. Очень-очень осторожно, чтобы враг не смог увидеть их, — так же, как она видит буквы сквозь толстую кожу обложек.

Она не знала, зачем ушел дядя. Но почти не сомневалась — стряслась какая-то беда. Наверное, опять напали враги. Не враг, именно враги, каких много в этом мире и которых можно победить простым волшебством или даже обычной сталью; не тот ужасный враг, при одной мысли о котором она просыпалась почти каждую ночь — с криком и в холодном поту.

И потому девочка не боялась. Дядю победить нельзя. Он справится и с десятью, и с сотней, и с тысячью. Он мастер боя, таких, как он, всего двое в мире — кроме него. Он победит, как победил зимой, и вернется домой, и они устроят настоящий праздник, все будут петь, мама станет играть на маленьком клавесине, а они с дядей — танцевать.

Мама внезапно перестала греметь посудой.

— Отец?.. — услыхала девочка. — Папа, что случилось?.. Ты что делаешь?!

Дедушка колдовал. Для этого девочке не требовалось даже произносить тех тайком выученных заклинаний, которыми она так гордилась. Пытался кому-то помочь, наверное, дяде, наверное, враги оказались чуть сильнее или чуть многочисленнее. Ничего страшного, если не слишком долго.

— Что ты делаешь! — закричала мама, бросаясь в комнату дедушки. — Остановись! Слышишь?!