Дочь некроманта

…Нельзя сказать, что поури добился бы каких-то невероятных успехов, но к тому времени, когда отряды карликов пересекли границы своих владений, девочка уже не давала так просто себя обезоружить, а возле уха учившего ее поури появился свежий шрам — след от мало что не снесшего ему голову удара.

Правда, на самой Ниакрис этих шрамов появилось чуть ли не два десятка, в том числе пара — на лице. Небольшие и не слишком заметные, но, как ни крути, — шрамы. Как у настоящего воина.

* * *

Жизнь в стране поури поражала полной своей внешней безалаберностью и бестолковостью. Ниакрис очень быстро поняла, что здесь нет ни князя, ни его дружинников, ни важных ученых волшебников, ни лекарей, ни книгочеев, ни монахов. Поури жили только войной. Война кормила, поила и одевала — разумеется, тех, кто сумел с нее вернуться. В бою каждый был за всех и все — за одного; но потом, когда отряды возвращались домой с награбленным, каждый оказывался сам за себя. Каждый лечил себя сам, как умел; как умел, ладил себе оружие; как умел, кроил и мастерил одежду из взятой добычи. Сильные забирали у слабых, и никого это не удивляло, и никто не пытался этому помешать. Слабые, в свою очередь, или отбирали у еще более слабых, или сбивались в ватаги и нападали на окрестные земли на свой страх и риск.

Ниакрис не увидела здесь ни женщин, ни стариков, ни детей. На ее вопросы поури отвечали, просто пожимая плечами:

— А зачем они нам?..

До вопроса «а откуда ж вы тогда беретесь?» Ниакрис, наверное, тогда еще просто не доросла.

…Прошло несколько дней, и поури, учивший ее сражаться, неожиданно перестал делиться с ней едой.

— У нас, красавица, так — что добыл, то твое, — с ухмылкой пояснил он ей, щеря в нехорошей усмешке мелкие острые зубы. — А коли не добыл, так на себя пеняй. Усекла, э?

— Усекла, — кивнула девочка. Ей очень хотелось есть — в изобилии у поури имелась только вода.

— Тогда иди, — сказал ей поури, помешивая обгрызенной деревянной ложкой в помятом котелке. — Иди и хоть пригоршню сухарей себе добудь. Помни — назавтра сил станет меньше. А значит, и отнять будет сложнее.

Поури отвернулся и отправил в рот полную ложку своей дурнопахнущей каши, давая понять, что разговор закончен.

Ниакрис молчаливой тенью выскользнула из шалаша.

Поселок — не поселок, стойбище — не стойбище, короче — лагерь поури кишмя кишел народом. Большинство занималось вполне мирными хозяйственными делами (в которые, правда, не входило земледелие или, к примеру, ткачество со скорняжничеством) — время от времени прорыскивали вооруженные до зубов группки карликов, злобно зыркая во все стороны, словно выискивая, с кем бы подраться. Ниакрис нигде не видела ни огородников, ни пахарей — словно поури вообще добывали пропитание невесть откуда. Кстати, их любимая каша варилась из семян буйно росшего повсюду сорняка, вымахивавшего в полный рост взрослого человека.

Девочка растерянно брела по табору, озираясь по сторонам. Она никогда ничего ни у кого не отнимала — тем более ей никогда не приходилось драться за еду.

Но поури был прав. Если она не будет есть, силы уйдут. И тогда она точно уже не сможет отомстить — потому что кто знает этих поури, еще и в самом деле съедят…

Несколько раз она замечала карликов, уплетавших за обе щеки свою кашу, сидя под латаными-перелатаными пологами; ладони девочки мгновенно покрывались потом, и, столкнувшись взглядами с поури, она поспешно отводила глаза.

Вернулась она, ничего не добыв, голодная и злая.

Полночи она просидела в углу грязной палатки, сжавшись в комочек. Поури безмятежно храпел на соломенной подстилке, в обнимку с еще неостывшим после ужина горшком с кашей.

Это было еще одно правило — поури не знали воровства. Сильные не крали, сильные отнимали.

Под утро Ниакрис встала и тенью выскользнула из палатки. Будь что будет, она должна достать еду. Иначе она пропала.

Она не стала тратить много времени на поиски. Какой-то незадачливый карлик поднялся в этот день до света и уже развел костер, основательно устроив над ним массивный треножник, явно добытый в каком-то трактире.

Ниакрис молча шагнула из темноты. Меч в руке, и она очень старалась, чтобы дрожь острия была б не очень заметна.

Поури мячиком вскочил на ноги. Может, он и удивился, заметив у своего костра человеческую девчонку, но кистень мгновенно оказался у него в руке, и шипастый шар со свистом пронесся совсем рядом с головой Ниакрис. Она едва успела отшатнуться.

Поури злобно оскалил зубы. Шагнул вперед, все убыстряя и убыстряя вращение цепи — верно, решил, что на сей раз ему повезло и явившаяся к нему за добычей сама превратится в оную.

Ниакрис вновь попятилась. Ей стало донельзя страшно — это уже не урок, это битва насмерть. Поури не задержит смертельного удара и не предложит подобрать выроненный меч.

Что ей говорил наставлявший ее карлик — «пока вся старая шкура с тебя не сойдет, толку не будет»? И что — «в себя заглянуть боишься»?

Нет, она не боится заглянуть в себя. Она знает, что увидит там мертвую маму, и мертвого дедушку, и дядю, который так и пропал где-то на смертном поле.