Дочь огня

— Вот мы, младобухарцы, всегда так, — с горечью сказал ака Мах-сум, — свою шею из воротника не высунем. Ни целей у нас ясных, ни планов, возимся, как слепые котята. Если мы хотим освободить свою родину, нам надо искать помощи у какого-нибудь могущественного государства. Но поверьте же, кроме русского народа, нам никто не сможет помочь. Я долго жил в России, видел этот народ, хорошо узнал его. Среди русских есть такие мужественные и даровитые люди, что я не сомневаюсь: недалек тот день, когда они возьмут власть в России в свои руки, тогда они смогут помочь и нам. Вот вы, Эфенди, говорите — Турция. Но ведь она сама беспомощна. Рассчитывая на Турцию, мы легко можем попасть в лапы Англии. Нет, по-моему, следует ориентироваться только на Россию.

Понимая, что этот разговор неуместен при Мухарраме, Камоледдин решил переменить тему.

— Вы, наверно, соскучились, сестрица, — обратился он к ней. — Выпейте-ка чайку, возьмите конфет, печенья. Мулло Шараф, эй мулло Шараф!

Из коридора показался козлобородый.

— Ну, как у вас там, готово? — спросил Камоледдин.

— Сейчас.

— Нет, что вы, — задумчиво сказала Мухаррама, — я не соскучилась. Мне очень интересно. Я вот сижу, слушаю вас и думаю: какая разница между вами, мужчинами, и нами, женщинами… Вас волнуют чужие горести, вы жалеете людей, хотите улучшить им жизнь… А женщины? Верно говорят, что женщину сотворили из ребра Адама. Нет у нее ни разума, ни мыслей. Ее забота только о доме да о детях, и то пока они маленькие. А жизнью управляют мужчины.

Друзья молчали, не зная, что ответить на эти горькие, но в общем справедливые слова.

— Вы правы, сестра, — сказал ака Махсум, поднимаясь с места. — Но мы сами в этом виноваты. И пока угнетена женщина, народ не избавится ни от темноты, ни от неволи. Вот мы и хотим сделать наших женщин свободными, грамотными. Мы откроем школы и для девочек, чтбы они тоже могли учиться.

Слова ака Махсума вызвали одобрение друзей.

Исмаил Эфенди с пафосом произнес по-турецки какое-то двустишие. Мухаррама растерянно посмотрела на него.

— Вы что, не поняли? — спросил ака Махсум, заметив недоумение на лице женщины. — Это стихи великого турецкого поэта Фикрета. Он говорит, что женщины не должны оставаться в невежестве и угнетении. Тот народ, где женщина несчастна и унижена, вязнет в пороке.

— Вот видите, — повернулся к гостье Камоледдин, — как высоко ставят женщину поэты…

А вы такое говорите о ней!

— Эх, Махдум-джан! — вздохнула Мухаррама. — Если бы все в мире было так, как говорят поэты, мир был бы иным. К сожалению, поэты только пишут стихи, а управляют миром судьи да муллы.

— Кстати, — сказал ака Махсум, обращаясь к Мухарраме, — вы, кажется, бываете в доме у казикалона? Не знаете ли вы, что там говорят о кушбеги Назрулло?

— Думаю, что казикалон не слишком жалует кушбеги.

— Это вполне естественно, — заметил Камоледдин. — Назруллобек — человек умный, порядочный и справедливейший. Это не может нравиться нашему казикалону. Мне кажется, что если новометодные школы до сих пор не вызывали репрессии, то только благодаря Назруллобеку.

— Вы только не переоценивайте его либерализма, — усмехнулся ака Махсум. — Это ваш везирь весьма внимательно следит за чашами весов. Сегодня дела у джадидов идут неплохо, русские чиновники вроде бы не против них, не возражают — вот он и покровительствует школам. Ну а если завтра положение изменится, он первый отдаст приказ закрыть школы и пересажает всех учителей.

В это время мулло Шараф внес блюдо с дымящимся пловом. Гости Камоледдина дружно принялись за еду. После плова Мухаррама начала собираться.

— Обождите минутку, — попросил ее Камоледдин, вставая. Он открыл пакет около Мухаррамы…

— Это вам за ваши хлопоты, сестрица… Вы уж потрудитесь для нас, ведь вы во всех богатых домах бываете, и все жены эмирских чиновников к вам приходят. Кто же лучше вас может узнать, что там говорят о нас, особенно о школах и печати…

Мухаррама долго отказывалась от денег.

— Что вы, Махдум-джан, я никогда не забуду добра, которое сделала «мне ваша семья, я и так ваша служанка. Поверьте, все, что вы прикажете, все выполню с радостью.

Наконец она все-таки взяла деньги.

После Нового года, приходившегося на 21 марта, в Бухаре начинались праздничные гулянья. Они устраивались около какого-нибудь мазара или другого священного места. Самое большое женское гулянье проходило на просторном кладбище, огороженном высокой стеной, у родника Айюб, недалеко от гробницы Исмаила Саманида.

Айюб — небольшой родничок на поросшем лебедой кладбищенском поле. Над ним возвели специальный купол и родниковую воду объявили священной. Считалось, что даже глина возле родника исцеляет раны и кожные заболевания, широко распространенные в то время в Бухаре.

Отовсюду к источнику сходились больные, с соизволения шейхов и с помощью суфи они совершали омовения, натирали раны глиной и уходили, считая себя исцеленными.