Дочь орла

Магдебург располагался на равнине у реки, его бастионы стояли на страже против угрозы со стороны восточных племен. Кведлинбург находился в горах. Конечно, это не были альпийские белые пики, но и у этих гор были крутые склоны, пещеры, пропасти. В горах высилось большое аббатство, настоятельницей которого была дочь императора. За мощными стенами замка — не то крепости, не то дворца — скрывалось подлинное великолепие: античный мрамор, восточные роскошные ткани, золото и серебро. Главный зал был некогда пиршественным залом древних германских вождей, и об этих временах, казалось, еще помнили каменные стены, хотя новые времена скрывали их суровость королевским блеском.

Здесь император чувствовал себя полностью в своей стихии — даже больше, чем в Магдебурге. Его не покидало на редкость хорошее расположение духа: жена сына, заполучить которую стоило ему таких усилий, родила дитя, пусть пока и не мальчика; его жена, которую он завоевал в Италии и вместе с ней королевскую власть над страной, была рядом с ним и в благодушном настроении; его собственная страна была ему предана; на востоке было спокойно; в империи царил мир. В светлый праздник Пасхи он был окружен всей родней, союзниками и друзьями. Множество стран прислали к нему своих послов.

Об этом думала Аспасия в час, когда торжественная пасхальная месса уже закончилась, а великий пир еще не начался. Она смотрела на возвышение, на котором стояло четыре императорских трона: император и по правую руку от него Оттон, рядом с императорами — императрицы, все в золотых коронах. На Оттоне-старшем была большая государственная корона, с крестом из жемчуга и бриллиантов и множеством резных камней. На его сыне корона была поменьше и без креста. Все были облачены в пурпур, но, как заметила Аспасия, высоких сандалий, которые в Византии считаются самым важным символом императорской власти, наряду с короной, на них не было. На старшем Оттоне были пурпурные туфли, вышитые жемчугами и золотом.

Он выглядел сурово, как всегда, но глаза его светились. Может быть, от зрелища, которое он видел перед собой: все вельможи его родного королевства с женами и детьми, все князья церкви, и среди них его дочь-аббатиса. Один за другим подходили с дарами и почтительными приветствиями послы отовсюду: Рим, Беневенто, Русь, мадьярские племена, булгары, Богемия, Польша, Датская марка, сарацины из Африки; и даже надменная Византия признала силу этого выскочки с Запада. То, что византийский посол высказывал свое почтение, будто бы невольно все время слегка поворачиваясь к Феофано и как бы обращаясь к ней, ничего не меняло. Оттон, которого в народе уже называли Великим, действительно стал великим. Признать этот факт и его самого было только справедливо.

Среди членов посольства Аспасия узнала нескольких родственников и их друзей. Когда все формальности будут закончены и останется время для менее важных предметов, она пошлет за ними. Ей внезапно страстно захотелось услышать новости о Городе, увидеть людей с византийскими лицами и услышать свой родной язык. Сила этого желания даже удивила ее. Она сделала усилие, чтобы стоять спокойно, без всякого выражения на лице, как подобает придворной даме.

Ее рассеянный взгляд случайно упал на какого-то германца. Она задержала на нем внимание. В ее памяти медленно всплывало имя этого человека, с копной светлых волос, с загорелым лицом, в богато украшенной германской тунике. Он был постарше Оттона-младшего: ему было года двадцать два, выше ростом и гораздо внушительней на вид, хотя, как и у многих светловолосых германцев, под нижней губой у него пробивался лишь прозрачный рыжеватый пушок. Аспасия была уверена, что именно поэтому большинство из них предпочитают брить бороду. Лучше уж совсем не иметь бороды, чем показывать всем, какая она ничтожная.

Этому не нужна была борода, чтобы выглядеть мужчиной. Он был мужчиной во всем: гордо поднятая голова, красивый разворот широких плеч, большая рука, небрежно лежащая на поясе, где висел бы меч, если бы он не был при императорском дворе. В линии подбородка, в раздувающихся ноздрях была видна не только смелость, но и готовность бросить вызов любому.

Братец Генрих, так называл его младший Оттон, отчасти с юношеской почтительностью, отчасти снисходительно. Генрих, герцог Баварский, который, если бы его отцу повезло, был бы королем Германии. Старший Генрих, брат старшего Оттона, умер давно и, что удивительно, без помощи брата. Они ненавидели друг друга с детства, говорили люди, потому что Оттон был королем, а Генрих нет.