Дочь палача и дьявол из Бамберга

В этот момент Якобу стало мучительно ясно: Бартоломей ничем не отличался от отца, как и все в проклятом роду палачей. Сам Якоб к ним никогда не принадлежал и никогда не будет – как бы ни старался он раньше добиться отцовского расположения.

Сам того не сознавая, парень принял решение.

– Якоб, помоги! – выл Бартоломей, пока на него градом сыпались удары. – Прошу тебя! Не оставляй меня!

Якоб еще раз посмотрел в расширенные от страха глаза брата. Затем молча развернулся и побежал по городским крышам к восточной стене и Кожевенному кварталу.

Позади раздался последний отчаянный выкрик, пронзительный вопль отчаяния, точно крик раненого зверя.

Якоб побежал быстрее, пока голос Бартоломея наконец не умолк.

1 Спустя сорок с лишним лет, в нескольких милях от Бамберга, 26 октября 1668 года от Рождества Христова

– Проклятье, если они там не пошевелятся, я их сам за шкирку до самого Бамберга дотащу!

Смачно выругавшись, Якоб Куизль поднялся в повозке и устремил вперед недовольный взгляд. Тесную ложбину, которая после нескольких изгибов выходила к руслу реки, загородил целый караван всевозможных телег и повозок. Дождь лил как из ведра, и хвойный лес, что обступал дорогу, почти скрылся из виду. Вода капала с нависающих ветвей, и этот непрестанный плеск сливался со множеством других звуков, доносившихся с переправы. Визжали свиньи, кричали и бранились люди, где-то ржала лошадь. И над всем этим стоял глухой шелест реки и дождя.

Магдалена хмуро посмотрела на отца, готового взорваться, словно вулкан. Ростом в шесть с лишним футов, он высился над повозкой, как колокольня над небольшой церковью.

– Дьявол их забери, я…

– Видно же, что там что-то стряслось, – перебила его Магдалена.

Сидя посреди мешков с зерном, она зевнула и размяла затекшую поясницу. Холодный дождь вымочил шерстяной плащ, и молодая женщина начала мерзнуть.

– Или ты думаешь, мы тут ради забавы в грязи торчим?

Палач прокашлялся и пренебрежительно сплюнул в грязь.

– От этих безмозглых франконцев всего можно ожидать, – проворчал он чуть спокойнее. – Интересно знать, откуда они все повылазили… Даже на казнь столько народу не собирается, как сейчас в этом чертовом лесу. Мы вообще где? Нам разве не сказали, что мы еще до заката будем в Бамберге?

– В такую погоду это единственное место, где можно пересечь реку. И мы, как ты заметил, не одни такие.

Магдалена досадливо огляделась. Толкотня впереди и позади них превосходила все, что ей доводилось видеть у себя на родине, сонном Пфаффенвинкеле в предгорьях Альп. Три недели минуло с тех пор, как она с семьей покинула Шонгау, чтобы навестить дядю Бартоломея в Бамберге. Со вчерашнего дня, после остановки во франконском Хоххайме, размытый тракт становился все оживленнее. Бродячие подмастерья брели от одного селения к другому, коробейники тащили на согнутых спинах корзины, полные грубо вырезанных ложек, точильных камней и дешевых безделиц, мимо молча проносились богато одетые всадники. Но в основном дорогу загромождали телеги, двухколесные тачки, экипажи и обтянутые парусиной повозки, что стекались к епископскому городу.

– Эй, что там стряслось? – снова крикнул палач, сложив ладони рупором. – Вы чего, уснули там, олухи?

Возчики с соседних повозок тоже начинали ворчать, время от времени кто-нибудь ругался в голос. Магдалена заметила, что некоторые из мужчин опасливо, даже со страхом, поглядывают на сосны, мрачные и грозные, хотя день лишь клонился к вечеру, – словно за первыми стволами уже сгущалась ночь. Магдалене самой стало как-то не по себе.

– Может, какая-нибудь повозка застряла в грязи… Или несколько телят заупрямились и не желают идти дальше, – успокоила она сама себя и потянула отца за грязную рубаху: – Лучше сядь, пока ни с кем в спор не ввязался.

– Не так уж и трудно пересечь вброд узкую речку, – покачал головой Куизль. – Просто франконцы слишком тупы, вот и всё. Эти безмозглые пьяницы и на сухом берегу наверняка застряли бы.

Палач еще поворчал недовольно, потом наконец занял свое место, с мрачным видом достал трубку и принялся посасывать холодный мундштук. Табак у отца закончился еще в Нюрнберге, и настроение у него было соответствующим. Рядом среди мешков сидели остальные члены семьи. Младшая сестра Магдалены, пятнадцатилетняя Барбара, задумчиво смотрела на нескончаемый дождь. Внуки палача, Петер и Пауль, бесились на краю повозки, рискуя при этом свалиться в грязь. Как обычно, Пауль, на год младше, схватил пятилетнего брата за шею и принялся душить.

– Черт возьми, вы хоть иногда можете не ссориться? – выругался Симон, сидевший впереди с хозяином повозки, старым горбатым крестьянином.

Видно было, что лекарю тоже надоело ждать. До сих пор он пытался читать завернутую в промасленную тряпицу книгу о знахарском искусстве, хотя дождь то и дело капал на страницы. Теперь же Симон отложил потрепанный, вымоченный фолиант и строго взглянул на сыновей: