Дочь палача и король нищих

Фридрих лежал на полу посреди церкви и хрипел. Укусы шершней широкоплечий гигант переносил, похоже, гораздо тяжелее, нежели его более худой брат. Руки Фридриха вздулись и стали вдвое больше, его рвало слюной и горькой желчью, а дышал он так, словно грудную клетку стянули железными скобами. Но хуже всего пришлось его распухшему, изрытому шрамами лицу: от укусов оно стало красным, как голова только что заколотой свиньи. Краем глаза палач заметил, как тело здоровяка затрясло в конвульсиях. Движения его становились все слабее; потом Фридрих резко выгнулся, точно получил по спине палкой, и застыл на полу, словно громадное чучело.

– За Фридриха, сукин ты сын!

Леттнер замахнулся и с ревом обрушил кацбальгер Куизлю на голову. Палач увернулся, но за первым ударом тут же последовал следующий.

– За Карла!

Якобу снова удалось отскочить в сторону, но двигался он уже не так быстро: он устал и чувствовал, что следующего удара ему уже не отразить. Его лихорадило, земля под ногами стала вдруг мягкой, словно тесто. Колени неожиданно подогнулись, и палач осел на пол. Когда он устало поднял голову, Леттнер, точно ангел возмездия, уже возвышался над ним с высоко занесенным клинком. Он взял рукоять обеими руками и сместился чуть правее от Куизля, чтобы удар пришелся точно в шею. Палач отрешенно взирал на противника, который собирался проделать нечто такое, в чем он сам всю жизнь считался мастером.

Отрубить голову.

– Вообще-то, Якоб, ты такой смерти не заслужил, – прошипел Леттнер. – Я делаю это только ради нашей старой дружбы. К тому же… – Снова сверкнули в волчьем оскале белые зубы. – Кто еще сможет похвастаться, что обезглавил настоящего палача? Уверен, дьявол оценит шутку по достоинству. А теперь отправляйся в ад!

Куизль опустил голову, закрыл глаза и приготовился к избавительному удару.

Но удара не последовало.

Вместо этого наступила едва ли не сверхъестественная тишина, нарушенная лишь громким металлическим лязгом. Куизль удивленно поднял голову: кацбальгер валялся под ногами; Леттнер стоял перед палачом и растерянно взирал на расщепленный, обугленный кусок дерева, торчавший из живота. Он судорожно схватился за него пальцами и изумленно уставился на окровавленное острие, словно не понимал, что умирает. Словно смерть его даже не значилась в промысле Божьем.

Затем он медленно завалился на бок и уже не двигался. Глаза его закатились, и он уставился пустым взором в разрушенный потолок церкви: в один из проломов, яростно щебеча, выпорхнули две ласточки.

Позади Леттнера стоял Филипп Тойбер. Палач Регенсбурга покачивался, но держался прямо. Он тщательно вытер руки о перепачканный кровью сюртук; руки, которыми незадолго до этого сжимал обугленное распятие.

– Надеюсь, эту рухлядь освятили в свое время, – проворчал он и пихнул ногой пронзенное крестом тело. Верхушка распятия прошила Леттнера, словно копье. – Быть может, крест выжжет из него скверну.

– Такого ублюдка надо еще святой водой окатить, а потом окунуть в купель, тогда, может, толк и будет, – прохрипел Куизль.

Тойбер засмеялся, и его качнуло в сторону. Он тупо уставился на болт, торчавший из груди.

– Нехорошо… мне что-то… – пробормотал он. – Стрела…

Куизль кивнул на труп Фридриха, над которым еще кружили несколько шершней.

– По крайней мере, другие тебя уже не прошьют, – проворчал он. – У каждого чудовища имеется слабое место, для него вместо больших стрел оказалось достаточно множества маленьких. Видимо, не переносит яда…

Якоб резко замолчал: Тойбер вдруг начал заваливаться, словно обветшалая башня. Наконец он рухнул на пол и больше не двигался.

– Господи, Тойбер! – Куизль с криком бросился к другу и опустился рядом с ним на колени. Несмотря на лихорадку, он попытался сосредоточиться. – Даже не думай! Не теперь, когда все закончилось! Что я скажу твоей жене? – Якоб встряхнул регенсбургского палача, но тот никак не отреагировал. – Она ж зашибет меня насмерть, если я принесу тебя в таком виде!

Тойбер приоткрыл глаза, и по лицу его скользнула едва заметная улыбка.

– А другого… ты и не заслужил… козел старый, – пробормотал он.

Затем голова его склонилась набок, и палач слабо захрипел.

– Эй, просыпайся, бездельник! Не спать, чтоб тебя!

Куизль вскочил и разорвал рубашку на груди Тойбера. По пальцам тонкими ручейками тут же растеклась темная кровь. Арбалетный болт сидел в груди крепко, точно молотком вколоченный. Куизль постоял несколько секунд неподвижно, затем принял решение.

– Погоди пока помирать. Я скоро вернусь!

Не обращая внимания на собственные раны и укусы шершней, он выбежал под палящие лучи полуденного солнца. Легкий ветерок задувал в оконные проемы и доносил со стороны леса плач, словно бы детский, но Куизль ничего и никого не слышал. Он затравленно оглядел деревню, заросшую кустарником, ивами и березами.

«Манжетка, тысячелистник, дубровник, пастушья сумка… Нужна пастушья сумка!»