Дочь палача и Совет двенадцати

Петер заметил между ними определенное сходство. Он и сам любил рисовать, и это у него неплохо получалось. Правда, рисовал он угольным стержнем на грубой бумаге; эти же портреты были выполнены в ярких тонах и нанесены прямо на стену. С такой техникой Петер познакомился еще в церквях Шонгау и не переставал ею восхищаться. Определенно такие рисунки требовали немалых затрат. Петеру было в радость, если отец дарил ему на именины новый угольный стержень. Бывало так, что его сразу ломали одноклассники – или рисовали им в тетради Петера всевозможные каракули…

Мальчик вздохнул и перешел к следующему портрету. При этом он незаметно отдалялся от зала, в котором дожидался его отец. Этот мир был совсем не похож на тот, который Петер знал до сих пор! Он тронул языком прореху между зубами, подарок нерадивого Бертольда. В действительности он только рад был оставить на какое-то время гимназию в Шонгау. Издевательства и побои от одноклассников ранили его куда больше, чем мальчик выказывал перед родителями. При этом ему, в общем-то, нравилось ходить в школу. Петер, как губка, впитывал те скудные знания, которые давал ему старый Вайнингер. Латынь, арифметика, разучивание стихов из Библии – все это давалось ему намного легче, чем одноклассникам.

А они чуть ли не каждый день при помощи кулаков напоминали ему, как он от них отличается…

Иногда Петер завидовал своему младшему брату. Пауль никогда не давал себя в обиду и бил без предупреждения, чтобы самому не оказаться жертвой. Кроме того, Петер чувствовал, что для деда Пауль на первом месте. При этом он любил старого Куизля всем сердцем. Петера восхищал его ум, и в особенности – его библиотека, куда он часто наведывался в поисках новых книг. Но мальчик уже сейчас понимал, что не хочет становиться палачом. Он хотел быть врачом, как отец! Или художником… правда, он боялся, что не сможет этим заработать. Родители говорили, что в Мюнхене для него, возможно, найдется школа поприличнее. Как бы ему хотелось оказаться среди единомышленников, которые учились с таким же рвением! Может, отцу удастся чего-нибудь добиться от этой курфюрстины? Она, по всей видимости, считала его умным человеком…

Погруженный в раздумья, Петер брел по коридору, пока не уперся в очередную дверь. Он был совсем один, все остальные сидели в начале коридора. Мальчик взглянул на последний портрет – молодого мужчину с длинными черными волосами и бородой, подстриженными по последней моде, – и двинулся было обратно, как вдруг мужчина с рисунка заговорил с ним:

– Склони-и-и го-о-олову, когда стоишь перед курфю-ю-юрстом!

Петер вздрогнул. Это, наверное, был дурной сон. Портреты не могли разговаривать. Но теперь мужчина, казалось, еще и нагнулся к нему. И тихонько захихикал!

– Эй, болван! Чего уставился?

Петер насторожился. Для взрослого мужчины голос был слишком высоким, словно бы говорил…

…ребенок?

Петер только теперь понял, что мужчина с портрета не наклонялся. Просто он стал немного ближе, и по той лишь причине, что сам портрет чуть отошел от стены. Его украшенная рама была вовсе не рамой – это была дверца, и сейчас кто-то ее приоткрыл!

Петер потянулся и осторожно постучал по тонкому дереву. До сих пор дверца была надежно скрыта, но теперь в щель высунулось озорное лицо. Это был мальчик лет десяти, чрезвычайно бледный, с длинными русыми волосами как у мужчины на портрете. Мальчик хихикнул.

– Ты и в самом деле решил, будто я призрак курфюрста, да? – прыснул он. – Ну, признайся!

– А если и так, – Петер пожал плечами. – Теперь-то я вижу на месте призрака малолетнего засранца.

– Сам ты засранец! – Мальчик показал ему язык. – Ладно, не обижайся… Знал бы ты, как мне было скучно! Вообще-то я сейчас должен учиться игре на арфе с господином Керлем. Но я слинял. И теперь вот прячусь от Марии.

– Кто такая Мария? – спросил Петер.

Мальчик закатил глаза.

– Моя старшая сестра. Если она найдет меня, то выдаст господину Керлю. Старшие сестры хуже чумы!

Петер улыбнулся.

– У меня младший брат, с ним тоже не всегда бывает просто.

Только теперь мальчик целиком выбрался из-за картины. На нем были штаны, белоснежная рубашка и синий жилет, на ногах – туфли с длинными носками, украшенные серебряными брошками.

– Ты вообще что тут делаешь? – спросил он Петера. – Ты, наверное, поваренок?

Петер оглядел себя: до этой минуты ему казалось, что выглядит он вполне опрятно. Но теперь, в присутствии этого изящно одетого мальчика, он вдруг почувствовал себя бедным и жалким.

– Я… я тут с отцом, – ответил Петер нерешительно. – Он на аудиенции у курфюрстины.

– А, у моей мамы, – мальчик отмахнулся. – Это надолго.

У Петера челюсть отвисла от удивления.

– Ты… ты сын курфюрстины? – сумел он наконец выговорить. – Так значит, ты…

– Кронпринц, знаю-знаю, – протянул мальчик. – Но можешь называть меня Максом. Вообще меня зовут Максимилианом Эмануэлем, но звучит слишком вычурно, как прическа у моей мамы. – Он нахмурил лоб. – Одно я тебе скажу: когда моя мама устраивает аудиенцию, это может длиться часами, если не днями! И это ужасно скучно.

Петер вздохнул.