Дочь пекаря

– Заметно семейное сходство.

– Это Гармиш, конец войны. Она о детстве не распространяется. Вышла за папу несколько лет спустя, как только отменили запрет на братание с неприятелем. Он там стоял почти год с Военно-медицинским корпусом.

– Хорошая история, – сказала Реба. – Двое из совершенно разных миров, и вот так встретились.

Джейн взмахнула тряпкой.

– Да так всегда и бывает.

– Что?

– Любовь. – Она пожала плечами. – Сшибает – БАМ! – Она брызнула лавандой и вытерла стол.

Меньше всего Ребе хотелось говорить о любви, особенно с посторонними.

– Значит, ваш папа американец, а мама немка? – Она рисовала завитки в блокноте, надеясь, что Джейн просто ответит на ее вопросы, а сама больше ни о чем не спросит.

– Ага. Папа был техасец, родился тут и вырос. – При упоминании об отце глаза Джейн заблестели. – После войны подал заявление о переводе в Форт-Сэм-Хьюстон, а его отправили в Форт-Блисс. – Она рассмеялась. – Но папа всегда говорил, что любой уголок Техаса лучше Луизианы, Флориды или, боже упаси, проклятого Севера. – Она покачала головой и взглянула на Ребу: – У вас случайно нет родни в Нью-Йорке, Массачусетсе или где-нибудь там? Нынче по произношению не поймешь. Вы уж простите. У меня была стычка с производителем пиццы из Джерси. Такой гад оказался.

– Без обид, – сказала Реба.

Ее дальняя родственница поступила в университет Сиракуз и осталась в Нью-Йорке. Вся родня поражалась, как она выносит холодные зимы. Они считали, что люди от мороза портятся. Реба несколько раз бывала на Северо-Востоке, только летом. А так она любила тепло. Люди Юга всегда загорелые, улыбчивые, счастливые.

– Я с самого юга – из Вирджинии. Ричмонд, – сказала она.

– А сюда чего приехала?

– Потянуло на Дикий Запад, – пожала плечами Реба. – Приехала писать для «Сан-сити».

– Ты смотри-ка. Это они из такой дали людей нанимают? – Джейн повесила тряпку на плечо.

– Не совсем. Я думала, начну здесь и постепенно переберусь в Калифорнию – Лос-Анджелес, Санта-Барбара, Сан-Франциско. – Эта мечта до сих пор не давала ей покоя. Реба поерзала в кресле. – Два года прошло, а я еще тут. – Она откашлялась. Говорила все время она, а надо бы, чтоб заговорила Джейн.

– Понимаю, милая. – Джейн присела за столик и поставила лавандовый очиститель на пол. – Это, конечно, приграничный город, транзитный, переходный, но некоторые так никуда и не переходят. Зависают тут между «откуда» и «куда». Проходит несколько лет, и про «куда» никто уже не помнит. Так и остаются здесь.

– Это надо записать. – Реба постучала ручкой по блокноту. – Но вы-то здесь давно?

– Всю жизнь. Родилась в клинике «Бомон» в Форт-Блиссе.

– Тогда куда же вы направляетесь, если вы уже дома?

Джейн улыбнулась:

– Если где-то родились, это не значит, что вы дома. Иногда я вижу поезд – так бы и вскочила, уехала подальше. Вижу след от самолета – представляю: вот бы мне туда. Мама говорит, я мечтательница, фантазерка, выдумщица, – но как ни назови, лучше бы я такой не была. Ничего хорошего от этой мечтательности.

Два

Программа Лебенсборн

Штайнхеринг, Германия

20 декабря 1944 года