Дочь Петра Великого

Несколько дней спустя после демонстрации в казарме Преображенской гвардии расхворавшийся Остерман, уже несколько недель кряду прикованный к постели, велел на носилках доставить себя в императорский дворец, чтобы предостеречь соправительницу. Он сообщил ей все, что знал сам и о чем судачила вся невская столица: что во дворце великой княжны и в гостинице французского посланника ежедневно проходят-де подозрительные встречи, что, по слухам, вынашивается заговор с целью свержения Ивана Шестого вместе с ее регентством и возведения на престол дочери Петра Великого, на которую во всех слоях населения нынче возлагают самые радужные надежды, что солдаты-де подкупаются французскими деньгами, по трактирам среди черни открыто агитируют за Елизавету, что недовольство с каждым днем нарастает, и настроение вследствие всего вышеизложенного весьма благоприятно для осуществления великой княжной предполагаемой затеи. Анна Леопольдовна, однако, слушала его крайне рассеянно, и когда он закончил, даже не подумала что-нибудь ответить ему. Она просто встала и принялась показывать ему новую одежку, только что полученную ею из Парижа для сына, маленького царя Ивана Шестого.

Остерман какое-то мгновение оцепенело смотрел на нее – теперь он знал, что эта женщина, которую они с Минихом поставили во главе огромной империи, была не в состоянии не только противостоять опасности, грозящей ей и ее сторонникам, но даже едва ли осознавала ее. Поэтому в немногих, но убедительных выражениях он еще раз попытался красочно обрисовать ей сложившуюся ситуацию и настоятельно попросил полномочий, чтобы принять меры, которые в отношении заговора он считал бы безотлагательными.

– Полномочий? Для какой цели? – спросила соправительница. – Что, собственно говоря, вы собираетесь предпринять?

– Прежде всего я отправлю великую княжну в монастырь какой-нибудь из внутренних губерний России, – пояснил Остерман, – затем арестую Лестока, Ивана Шувалова и Воронцова, а маркиза де ля Шетарди вышлю из страны.

– Что это вам вздумалось, – промолвила Анна Леопольдовна, – обращать внимание на городские сплетни?

– Это больше чем сплетни!

– Нет, Остерман! – крикнула соправительница. – С тех пор, как я встала у кормила государственной власти, мне постоянно рисуют великую княжну эдакой опасной заговорщицей, в то время как в действительности это самое безобидное создание на белом свете. Ее интересуют только удовольствия и любовь, все остальное ей глубоко безразлично и даже ненавистно. Разве иначе стала бы она отвергать предложение Бирона и отказалась бы от персидского трона? Впредь никогда больше не заговаривайте со мною об этом деле.

– Заклинаю вас, герцогиня! – взмолился убеленный сединами государственный деятель.

– Я и слышать ничего не желаю, – резко оборвала его Анна Брауншвейгская. – Довольно об этом. Скажите-ка мне лучше, как вам нравится одежка для маленького царя.

Четвертого декабря посланники Австрии и Англии[45], интересы которых благодаря союзу Елизаветы с Францией оказались всерьез поставленными под угрозу, неожиданно явились к соправительнице и были приняты ею.

– Мы считаем своим долгом, ваше императорское высочество, – начал британский дипломат, – обратить ваше внимание на вещи, которые подготавливаются в непосредственной близости от вас, возможно, чтобы погубить вас, но уж во всяком случае вам во вред. По совпадающим донесениям наших агентов, равно как и по высказываниям беспристрастных людей из всех кругов общества, существует заговор против нынешнего правительства, во главе которого стоит великая княжна и наиболее деятельными органами которого является маркиз де ля Шетарди и лекарь Лесток. Мы умоляем ваше императорское высочество принять, пока не поздно, решительные меры, чтобы дать отпор нависшей угрозе революции.

– Я весьма признательна вам за выраженную преданность, которая с несомненностью явствует из предпринятого вами шага, – возразила Анна Брауншвейгская, – однако этот призрак, похоже, пугающий всех, возникал слишком уж часто, чтобы не вызвать сейчас у меня только улыбку.

– Простите, пожалуйста, герцогиня, – вступил в разговор австрийский посланник, – но разве недавно великая княжна не выдала себя сама во время крестин солдатского младенца в казарме преображенских гвардейцев?

– Так как в данном случае вела себя великая княжна, – ответила соправительница, – ведут себя, как правило, только простодушные, а стало быть, легкомысленные люди. Заговорщики очень осмотрительны.

– Если вы не хотите делать ничего другого, – предложил английский дипломат, – то, по крайней мере, потребуйте от царевны объяснений. Она так плохо умеет притворяться, что наверняка выдаст себя при неожиданно брошенном упреке и, возможно, даже в чем-то откровенно признается, если ей намекнуть, что она может рассчитывать на сочувствие и пощаду.