Дочь полковника

Дверь «Омелы» оказалась закрытой на засов, а в окнах по фасаду не мерцало ни единого огонька. Деревенский идиотизм! Только подумать, не впускают его в дом, хотя еще и десяти нет! А он-то заставил себя уйти, хотя вечерушка только-только началась, и какая вечерушка! Сердце у него защемило, и он отогнал от себя мысль, что в эту самую минуту Марджи, возможно, водворилась на диван с зеленой гориллой – по-видимому, единственным нормальным мужчиной в этой компании, не считая его самого. Он позвонил с пьяным ощущением своего превосходства и значимости. Вскоре за полукруглым стеклом в верхней части двери заколебались отблески движущейся свечи, заскрипел засов, дверь отворилась, и перед ним предстала Алвина, почему-то в полной форме старшей госпитальной сестры.

– Ш-ш-ш! – произнесла она, прижимая палец к губам.

– А? – воскликнул Джоффри, глядя на нее с тупым недоумением.

– Ш-ш-ш! – повторила она. – Фред опасно болен. Доктор только что ушел: он сказал, что ему необходим полный покой.

– Болен! – произнес Джоффри все так же тупо. – А что с ним такое?

– Двустороннее воспаление легких. Входите, но только тихо. Вы поставили свой автомобиль на место?

– Нет. Пусть стоит, где стоит – какая важность? Я очень, ну, просто жутко сожалею. Надеюсь, что не серьезно?

Алвина уже закрыла дверь, и они переговаривались шепотом в освещенной свечой полутемной передней. Его вопрос остался без ответа.

– Вам будет очень трудно снять башмаки тут и пройти к себе на цыпочках? Он спит, и будить его не следует. Джорджи сидит с ним.

– Ну, конечно! – Джоффри вновь был сама почтительность и благовоспитанность. – Но, послушайте, если ему так плохо, то мне лучше бы сразу уехать.

– Нет-нет! Ложитесь спать, а завтра будет видно, как он. Доктор обещал приехать пораньше. Фред страшно огорчится, если будет думать, что вас из-за него выгнали, Вы ведь знаете, он смотрит на вас почти как на сына. Спокойной ночи. Свеча вон на столе.

– Спокойной ночи, – шепнул Джоффри. Фраза, что на него смотрят как на сына, ввергла его в неприятное смущение.

Маккол приехал в восемь утра – час для него очень ранний, но по-своему он питал симпатию к Фреду Смизерсу. Утро было темное, дождливое, завывал ветер, неся с собой зимний холод. Джорджи одна в столовой ждала конца осмотра, и все ей казалось унылым и печальным. Джоффри еще не выходил из спальни, а кузен, сердито побродив по комнатам, удалился к себе. Наконец она услышала на лестнице шаги матери и доктора. «Где Джорджи?» – спросил он, а Алвина ответила: «Наверное, в столовой». Потом они попрощались, и Маккол добавил что-то ободряющее. Секунду спустя он вошел, сел к столу рядом с ней и оперся подбородком на руку.

– Как он сейчас? – тревожно спросила Джорджи.

Маккол не ответил на ее вопрос и некоторое время рассеянно потирал подбородок.

– Вот что, Джорджи, – сказал он медленно, сочувственно глядя на нее, – в этом доме теперь положиться можно только на вас. Смейл – бестолковый дурень, а ваша мать так занята, разыгрывая из себя никуда не годную начальницу госпиталя, что ей не хватает времени посмотреть правде в глаза. Придется это сделать вам.

– О чем вы? – запинаясь, спросила Джорджи.

– А вот о чем. Ваш отец болен очень серьезно. Оба легкие в сквернейшем состоянии и… ну, он уже не молод. И ведь он переносил воспаление на ногах не один день. Меня следовало позвать давным-давно. А теперь слушайте. Вы должны будете превратить дом в больничную палату – ему так плохо, что везти его никуда нельзя. Во-первых, вам нужна опытная сиделка. Ну, да это я беру на себя. Затем, вы должны немедленно выпроводить отсюда Смейла и Пейна. Они тут будут только мешать. Далее, вам потребуется дополнительная помощь на кухне – думаю, Лиззи сможет на некоторое время расстаться со своей дочкой. Ну, во всяком случае, я что-нибудь придумаю. И вы по мере возможности не должны допускать к нему вашу мать. Понимаете? Находите для нее какие-нибудь занятия, давайте ей поручения, но кроме вас и сиделки ему не следует никого видеть.

По щекам Джорджи ползли слезы.

– Он так опасно болен! Он умрет?

Маккол снова злобно потер подбородок, словно намереваясь протереть его до дыр.

– Все висит на волоске, – ответил он. – Может быть нам удастся его вытащить, но… Во всяком случае даю вам слово, что сделаю для него все, что в моих силах но обманывать вас было бы нечестно: надежда есть, однако очень слабая. Не говорите никому, и уж тем более ему самому… Мы должны всячески его подбодрять. И не разрешайте ему разговаривать. Мне очень жаль… Я… я поеду позвоню сиделке. Помните, спасти его можете только вы. А этих двух дураков гоните сейчас же! А я… до свидания. Заеду в два.