Дочь профессора

— Ты научилась быть маленькой стервой, — небрежно проронила Лилиан. — Вот и все, что я хотела сказать.

— Прекрасно, — сказала Луиза, вне себя вскакивая с кресла, — прекрасно. Ты это сказала, и если на то пошло, то позвольте и мне сказать вам, что я тоже кое-что поняла в Калифорнии и вижу теперь, насколько вы… насколько вы, черт побери, ханжи и лицемеры. — Она уже стояла, выпрямившись во весь рост, лицо ее побелело.

Генри умоляюще поднял руку.

— Прошу тебя… — проговорил он.

— Не мешай ей бить с плеча, — сказала Лилиан. — Не мешай изливать на нас свой яд.

— Да что вы о себе воображаете, вы оба! — закричала Луиза. — Сидите здесь в этом своем стиляжном доме, собираете картины, точно почтовые марки, наливаетесь джином и…

— Мы все это уже слышали раньше, — сказала Лилиан. — Я думала, ты преподнесешь нам что-нибудь новенькое.

— Это же ничего не изменит, — сказал Генри, стоя между ними и стараясь сохранить хладнокровие. — Поверь мне, это ничего не изменит, если даже мы продадим все картины.

— Ну, я не знаю, — сказала Луиза; ее ярость вдруг пошла на убыль. — Я не могу с тобой спорить. Жаль, что здесь нет Джесона. Он бы мог.

— Кто это — Джесон? — спросил Генри.

— Так, один мой знакомый мальчик из Беркли.

В первый день рождества Луиза послала телеграмму Джесону Джонсу… Генри, сидя у себя в кабинете, слышал, как она читала ее по телефону: «Веселого рождества Джесон ужасно скучаю по тебе возвращаюсь двадцать девятого жду не дождусь Луиза».

5

Перед отъездом она сказала родителям, что любит Джесона Джонса, и они предложили пригласить его на весенние каникулы. Стоимость проезда они берут на себя. Она сообщила это своему возлюбленному, сжимая его руку в своей, когда они ехали в такси по набережной вдоль Залива, направляясь из Сан-Франциско в Беркли.

— Вот как… Ну что ж, почему бы нет? — сказал Джесон. — А по дороге мы можем заглянуть на денек и к моим старикам.

Такси доставило Луизу к ее дому; она бросила там свой чемодан и пошла с Джесоном к нему, где они тотчас предались любви, и она осталась у него на ночь.

С этого дня их жизнь снова вошла в свою привычную колею, и снова потекли счастливые дни, совсем как в первом семестре. Луиза не видела никого, кроме Джесона, а у Джесона был только один-единственный закадычный друг — поэт по имени Нэд Рэмптон. Это был крупный, плотный мужчина лет на десять старше Джесона. Как поэт он слыл неудачником, ибо его стихи, как, в сущности, и вся его жизнь, были лишь отголосками увлечения битниками и застряли где-то в пятидесятых годах. Он жил в Сан-Франциско на перестроенном под жилье чердаке. Перед рождеством он приезжал в Беркли повидаться с Джесоном, потом Джесон и Луиза отправились к нему в «фольксвагене», который Луиза получила в подарок от отца в день своего рождения.

В эти февральские вечера у Нэда на чердаке Луиза обычно, купив каких-нибудь продуктов, готовила еду на плитке в углу, а мужчины в другом углу вели свою беседу. У Нэда были редкие черные волосы, пористая кожа на носу напоминала пемзу, и он был так же неряшлив с виду, как Джесон, но то, что в Джесоне казалось Луизе притягательным, в Нэде вызывало в ней отвращение, однако из преданности Джесону она подавляла в себе неприязнь к Нэду, так как Джесон мгновенно свирепел, стоило ей поставить под сомнение любое из достоинств его друга.

— Да, черт побери, ты же никогда не поймешь… ты просто не в состоянии понять его. Он добирается до таких вещей, до которых мне еще далеко.

Одна из вещей, до которых добирался Нэд — Луиза это инстинктивно чувствовала, только не говорила об этом Джесону, — была она, Луиза. Нэд следил тяжелым взглядом за каждым ее движением и время от времени с ласковым видом задавал ей какой-нибудь обескураживающий вопрос или хвалил ее стряпню, а потом точно нарочно оставлял еду почти нетронутой на тарелке. Но Луиза решила, что ради Джесона ей не так уж трудно выдерживать похотливые взгляды Нэда, а прислушиваясь к их беседам, она понимала, что Джесон глубоко почитает, почти боготворит своего друга.

Беседовали они преимущественно о поэзии, политике и религии: младший пытливо задавал вопросы, старший с видом мудреца самодовольно и напыщенно поучал его. По-видимому, Нэд был не то буддистом, не то индуистом Луиза никогда не могла разобраться в этом до конца. Он проповедовал самоотречение, к которому Джесон, казалось, стремился, но которого ему никак не удавалось достичь.