— Нет, — сказала Луиза. Она встала и пересела в кресло. Потом, глядя, как и отец, на огонь, сказала — Это потому, что впервые за много лет я чувствую, что понимаю тебя, а ты понимаешь меня. Впервые за всю жизнь, в сущности.
26
Вскоре домой вернулась Лилиан, и они с Генри отправились в Лексингтон пообедать с друзьями. Генри шутил и смеялся вместе со всеми, следя за тем, чтобы разговор не свернул на Вьетнам, расовый вопрос или упадок нравственности. На обратном пути в машине он держался с Лилиан мягко и дружелюбно, она же — настороженно, боясь, как бы у него не возникло какой-либо новой идеи, вроде той — с раздачей денег.
Когда они легли в постель, Генри тотчас уснул, но мозг его, как видно, был обуреваем тревогой, потому что он пробудился среди ночи с чувством смутного страха. Сначала он подумал, что это осадок от тяжелого, хотя и позабытого сна, но затем в памяти всплыло замышляемое его дочерью и ее приятелями убийство, и он понял источник своей тревоги.
Он встал, прошел в ванную и выпил воды, а укладываясь снова в постель, начал уговаривать себя, что до конца дело все равно никогда доведено не будет: если он наладит постоянный контакт со своими студентами, то всегда сможет что-нибудь придумать, чтобы отвлечь их от этой затеи.
Он уснул, но утром при пробуждении тревога снова первой всплыла в его сознании. Он привстал и нечаянно коснулся коленом горячего бедра Лилиан, крепко спавшей рядом. Невозможность поделиться с ней своей тревогой усугубила его мучительное состояние, но неожиданно это дало толчок его мыслям в нужном направлении, и он увидел исход…
Пока он умывался и брился, идея эта разрасталась и в его мозгу быстро и четко оформлялся план действий, который должен был предвосхитить действия его студентов. А потом в ванную комнату вошла Лилиан и сделала ему гримасу, в общем-то ничего не означавшую, но ласковую и забавную, и весь его план внезапно показался ему хотя и не менее приемлемым, но куда менее привлекательным.
Он вернулся в спальню и начал одеваться, а вскоре вошла и Лилиан и стала доставать свои вещи из гардероба и комода. Застегивая сорочку, Генри смотрел, как она одевается, проделывая все то, что он наблюдал изо дня в день каждое утро — а их минуло не счесть… Лицо у нее было хмурое, как обычно последние годы, однако это она, натягивая чулки, посоветовала ему не вешать носа. — У тебя такой убитый вид, — сказала она.
— Вот как, с чего бы это?
— Да, конечно, нет причин, — сказала она, — если только не считать того, что одна из дочек пыталась покончить с собой, а другая, по-видимому, злоупотребляет наркотиками.
Генри усмехнулся, завязывая галстук.
— Ну, а ты как? — спросил он.
— Я оптимистка, — сказала Лилиан.
Генри повернулся к зеркалу, чтобы поправить галстук. — Да, кстати, — сказала Лилиан, — пока ты не ушел. Как ты полагаешь, национальный наряд румынской крестьянки — это слишком хиппи для парадного обеда демократов?
— А мы идем на этот обед? — спросил Генри.
— Разве нет?
— Я что-то последнее время не очень ощущаю себя демократом.
— Ну так решай. Нас будут ждать.
— Можно и пойти в таком случае. А если твое платье вроде того, которое я видел на Лу, так это именно то, что нужно. Кстати, сегодня вечером Хелвсы приглашали нас выпить, и ты сможешь проверить свое платье на них.
Лилиан на секунду перестала одеваться.
— Ты ничего мне об этом не говорил, — сказала она.
— Да, извини, пожалуйста. Я позабыл. У нас же ничего другого не предвидится, не так ли?
— Я не смогу пойти.
— Почему?
— Я буду занята.
Этот банальный, скороговоркой брошенный ответ и то, что Лилиан даже не взглянула на него, углубившись в свою косметику, заставило Генри внимательно поглядеть на нее.
— А что у тебя такое? — спросил он.
— Я обещала Мей Грант и еще кое-кому встретиться с ними, чтобы договориться насчет… Впрочем, это не так уж важно, но теперь я не могу ничего изменить.
Она нервничала. Она бесцельно переставляла флаконы и баночки на туалетном столе, и Генри чувствовал, что она лжет, но не сразу догадался почему. Потом, когда они сели завтракать, он вдруг понял: она лгала подобным образом лишь в тех случаях, когда ей нужно было встретиться с Биллом Лафлином.