Дочь Птолемея

Ирада и Хармион, чтобы предотвратить неожиданное появление Сотиса, посадили Ишму на парапет террасы, у маленького мраморного сфинкса, и заставили следить за главной аллеей, состоящей из финиковых пальм и сикомор, по которой, как предполагали, должен пройти начальник стражи.

Как ни была внимательна юная непоседа, она все-таки его не углядела.

Сотис поднялся на террасу с другой стороны, из парка, и предстал перед царицей, сидевшей на ложе с рисунками художника Неоптолема к поэме Аполлония Родосского «Аргонавтика». Рисунки были выполнены на небольших тонких дощечках сочными красками и, судя по всему, очень понравились царице.

Ишма отчаянно зазвонила в колокольчик, замахала руками; от своего усердия и неловких телодвижений она потеряла равновесие и свалилась с парапета в кусты нильской акации.

Прибежавшие Ирада и Хармион уже ничего не могли поделать: царица разговаривала с Сотисом.

Она сидела на ложе, спустив ноги на высокую скамеечку, а он стоял перед ней, в темном плаще и черной накидке на голове, сложив длинные сильные руки на животе, смотря единственным зрячим глазом на милое женское лицо, и, казалось, уже более ничего не видел и не замечал, ибо весь её облик был для него тем утешением, каким является для верующего молитва.

Обладая уродливой внешностью, всегда мрачный, желчно-раздраженный, грубый, резкий, Сотис при царице теплел и смягчался. Насколько он себя помнил, Клеопатра всегда, с детских лет, когда ещё была прелестной маленькой девочкой, небесным ребенком, нежным и добрым, не шарахалась от него, подобно другим детям, а, наоборот, смеялась и позволяла брать себя на руки, действовала на него магически успокаивающе, и он на короткое время вдруг ощущал себя человеком, который не прихлопнет на своей руке божью коровку, а простоит, ожидаючи, пока она не раскроет крылышки и не улетит в лазурную даль.

Чтобы не смущать его своим взором и дать ему возможность вволю налюбоваться её лицом, она закрыла глаза. Так и сидела, точно спящая, не шевелясь, не двигая даже пальцами, и слушала его голос, негромкий, глухой, — голос, каким, по её представлению, говорили влюбленные сатиры. И перед ней распутывалась нехитрая, простая, как пеньковая нить, хроника египетской жизни.

Вот уже два дня, как рабочие не копают канал, все пали на землю и лежат как мертвые. Это смута.

— Я сам туда ездил и сказал, чтобы они прекратили беспорядки.

— Надеюсь, ты не приказал их бить палками?

— Нет, моя госпожа. Я хотел разобраться, в чем дело.

— И чего же они хотели?

— Они хотели хлеба.

— Значит, они голодны. Разве чиновники не выдали на их долю зерна? Разве они не получили соли и ткани на одежду?

— Им выдали все, что требовалось. Но они сказали: мало.

— Вот как? — царица задумалась. — Я знала, что писцы воруют. Надо рабочим дать хлеба столько, сколько они хотят. Ведь у них жены, дети.

— Зерна нет.

— Пусть откроют мои закрома. Канал должен быть прорыт!

— Слушаюсь, моя госпожа.

Ограбили сирийского купца. Впрочем, грабителей, пятерых попрошаек, удалось схватить с поличным; им тут же, как того требовал обычай, выкололи глаза.

"Так поступают со времен древних царей, — подумала она. — Грабителей карают беспощадно, ибо собственность священна".

Изнасиловали двух женщин, мать и дочь, которые пустили переночевать двух бродяг. Кроме того, над ними издевались.

— Схвачены ли злодеи? — спросила она тихо, не поднимая ресниц и не меняя позы.

— Да, моя божественная.

— Поступите с ними, как того требует закон.

— Они уже обезглавлены.

— Дальше.

Сотис продолжал пересказывать событие за событием.

В гавани затонула барка с мукой, с маяка бросился какой-то человек, но его удалось спасти.

Один рыбак поймал такую большую рыбину, что её едва смогли донести до базара два человека; раздвоенный рыбий хвост волочился по земле, вычерчивая след, а чешуйчатое тело блестело на солнце, точно железное.

В полдень взбешенный бык, непонятно откуда взявшийся, пронесся вдоль портовой улицы, пугая людей. Его успокоил девятилетний мальчик, который, подбежав, сжал пальцами ему ноздри.

Один индус на площади играл на дудке, и на её звуки из плетеной ивовой корзинки поднялась змея и закачалась в воздухе, как пьяная.

Народ обступил его кругом, и один мужчина упал от солнечного удара. Говорят, что это был приезжий из Фракии, где на горах даже в жаркую пору не тает снег.

— Хватит! — прервала его царица, открывая ясные очи.

Сотис, прижав правую руку к сердцу, склонился перед ней, сообщив как бы ненароком, что пойманные накануне грабители гробницы фараона доставлены из Фив в Александрию.

Ее охватило любопытство; к тому же она решила, что они немного развлекут её, и движением руки повелела привести их.

11. ПОКА Я ЖИВ — СМЕРТИ НЕТ

Сотис дважды хлопнул в ладоши.