Дочь Птолемея

- Ромейский триумвир Антоний готовится двинуться со своими легионами на Египет, но не один, а вместе с моей сестрой Арсиноей. Он хочет восстановить её на царство. - Клеопатра нарочно придала своему голосу унылые нотки, чтобы разжалобить его ещё больше. Он поверил.

- Какое безумие! Но зачем это нужно Антонию? Не понимаю. - Он хотел выразиться определенней: "Зачем Антонию Арсиноя, когда есть Клеопатра?"

Она, догадавшись о его мыслях, пояснила:

- Эта дрянь уже встретилась с ним и сумела обольстить. А чтобы их связь не слишком бросалась в глаза и не вызвала скандал в Риме, он отправил её в Эфес, в храм Артемиды. - Она врала с упоением, упавшим голосом, как актриса, по её щекам катились слезы, губы дрожали, дыхание прерывалось, рыдания готовы были вот-вот вырваться из груди, но усилием воли она сдерживала их как могла - и не только Филону, самой себе уже казалась несчастной.

Филон, страдая вместе с ней, между тем заметил:

- От Арсинои всего можно ждать. Она уверяла Ахиллу в своей преданности, а сама тайно подготовила убийство.

- Хорошо, что ты знаешь мою сестру и тебе не приходится объяснять, лепетала Клеопатра, всхлипывая. - Она способна на любое коварство - лишь бы добиться своего.

Незаметно она облизнула свои губы кончиком языка, придав им соблазнительную влажность. Она спросила:

- Ты часто вспоминаешь Ахиллу. Видимо, он тебе чем-то близок. Не так ли, Филон?

- О да, царица, - простодушно признался тот. - Ахилле я многим обязан. Если бы не он, я не стал бы скульптором, а стал бы воином. Ахилла сказал, что воином может быть любой, а художником только избранный. Он посоветовал мне не изменять моему предназначению.

- Он был прав, этот Ахилла. Оказывается, я его плохо знала. Он всегда мне казался этаким чурбаном. Глаза вытаращит, губы сожмет. Истукан истуканом. Меня это пугало. - И вдруг, точно опомнившись, мило улыбнулась, блеснула глазами и нежно молвила: - Что же мы все о неприятностях? Забудем их, друг мой! Давай-ка лучше отведаем вина, чтобы нам стало сладко, радостно и тепло.

Она приблизилась к нему, и они осторожно чокнулись бокалами, стекло звякнуло. Клеопатра засмеялась, её взгляд излучал нежность. У Филона и без вина голова шла кругом. Все, что происходило с ним, казалось сном. Давно, давно жила в нем мечта вкусить любовь царицы, мечта вздорная, дикая, он сам сознавал её фантастичность, ибо такое никому не могло прийти в голову. И вдруг все это сбывалось, точно по волшебству, но он ещё не мог окончательно в это поверить.

В спальне горело два светильника, и в их неровном колебавшемся свете она казалась смуглее, чем была на самом деле, - этакая хорошо загорелая здоровая белая женщина.

Филон увидел перед собой темные глубокие очи, которые приблизились к нему и влажно поблескивали, как стекло в полумраке. Он не в силах был отвести своего взора и смотрел прямо в её неподвижные черные зрачки. Ему чудилось, будто бы её глаза становятся больше, что из них, из самой глубины, исходит невидимая колдовская сила, лишает его воли, мысли, сопротивления и наполняет горячим, как вар, желанием. Кровь мягкой волной плеснула ему в голову; он почувствовал, что щеки его запылали. Он потянулся к ней. Она шептала: "Ты прекрасен, мой храбрый Филон!" Чувственные алые губы приоткрытого рта коснулись его губ. Влажный пьянящий поцелуй одурманил. Он забыл, где находится и что с ним происходит. Его слегка шатало. А вкрадчивый шепот напевал:

- Чудесно, Филон! Забудь, что я царица. Я всего-навсего женщина. Женщина, которая хочет любви.

Он забылся и стиснул её так, что у неё что-то хрустнуло в позвоночнике. Она засмеялась и повела плечами, как бы желая освободиться.

- Мне это нравится. Целуй еще.

Филон шептал, впадая в неистовство:

- О царица моя! О госпожа моя! Солнце мое! Дыхание моей жизни! Я вижу тебя, чувствую тебя. Сердце мое потонуло в радости. Голова моя пылает. Где я? Что со мной? Ничего нет чудеснее того, что ты даришь мне. Внутренний огонь сжигает меня. Еще мгновение - и я сгорю. Не уходи!

Она легко, как змея, выскользнула из его объятий и взмахом руки затушила один из светильников. Ее тихий чарующий смех, как звенящий колокольчик, поманил его. Ничего не видя, он метнулся на звуки её голоса губы их соединились снова, руки переплелись. Потеряв равновесие и силу в ногах, оба упали на пушистый ковер подле постели. Его руки жадно искали её тело, путаясь в одеждах.

- Все, все долой, - шептала Клеопатра, - до тряпочки...

- О прекраснейшая! - лепетал он, взглядом наслаждаясь красотой её тела, а трепетными длинными пальцами ощупывая и гладя его. - Что за кожа! О боги бессмертные!

Выражение её лица поражало необыкновенной нежностью; она точно растворилась в ней, в этой чувственной женской нежности, превратившись в один большой цветок, цветок любви. Филон потерял голову.

- Ничего подобного я не испытывал за всю свою жизнь.

- Уж так и ничего? - игриво усмехнулась она.

- Клянусь Афродитой!

- Ради всех богов - не торопись! Иначе тебя ненадолго хватит, друг мой.

- О сладость! Августейшая роща! Я счастливее самого бога!

- Я рада за тебя, дорогой!