Дочь Птолемея

— Ну, дедушка, зачем же так! — вступилась за мужчин Хармион. — В звездном небе они как-нибудь разберутся.

— А ты бы молчала, любезная! Что у тебя под юбкой, они разберутся. Я не сомневаюсь. — Он погрозил ей пальцем. — Поберегись, девка. Уж больно ты слаба. Как встретишь обходительного мужчину, так сразу готова пасть на спину.

Хармион скромно опустила ресницы и покраснела, пролепетав:

— Уж такой матушка родила.

При напоминании о матери Хармион, столь близкой сердцу старого Олимпия, веселые морщинки означились в уголках его глаз, розовые губы в ореоле седых густых волос раскрылись в улыбке, и он пробормотал:

— Помню, помню матушку.

— Ты на нас не серчай, дедушка! Мы исправимся, — проворковали женщины, и обе прижались к нему: одна с левого бока, другая — с правого, — и чмокнули его в обе щеки.

Старик разомлел, обнял их за плечи и легонько стиснул, отчего молодушки для приличия попищали: "Ой-ой-ой!" Потом он шлепнул Хармион по задорному упругому заду, а по спине Ирады провел пальцем, по самому позвоночнику, от лопаток до крестца, отчего женщина, боявшаяся щекотки, вся затрепетала и закатилась звонким безудержным смехом.

— Озорницы! Бесстыдницы! — принялся ласково увещевать старик, снижая голос до шепота. — Кого хочешь уластите. А я, грешный, слаб, слаб. Только смотрите, ягодки, — ничего уродливого: ни людей, ни вестей. Опасайтесь Сотиса! Он, разбойник, обязательно принесет какую-нибудь пакость.

— Постараемся, дедушка! Уж будь уверен! — пообещали женщины, провожая его долгими взглядами сияющих глаз.

Олимпий медленной величавой поступью удалился, сладостно улыбаясь.

10. ПУСТЬ ОТКРОЮТ МОИ ЗАКРОМА

Хотя Ирада и Хармион обещали Олимпию не допускать к царице начальника ночной стражи, но как исполнить это, они не знали.

Сотис был неуловим, как мотылек, и появлялся оттуда, откуда его никто не ждал. Он знал все тайные входы и выходы во дворце Птолемеев и поэтому никогда не пользовался парадными дверьми. Двигался он бесшумно, как зверь; обувь имел легкую, без каблуков, из мягкой кожи; одет всегда в темное; на голове черная накидка, скрепленная жгутом из синих шнуров, переплетенных красной шелковой ленточкой. На левом боку длинный кинжал в ножнах из зеленой кожи, в руке — семихвостая плетка, правда, иногда он засовывал её за лиловый матерчатый пояс, завязанный узлом на животе.

Встречаться с ним боялись даже стражники, так как за малейшую провинность он хлестал по головам своей плетью. Служанки и рабыни разбегались или со страхом замирали, потупя взгляд. Никто не смел посмотреть в его лицо — очень смуглое, с карим, почти черным, сверкающим правым глазом и тусклым, слепым от бельма, левым, с перебитым и расплющенным носом, с тонкими, как нити, губами, теряющимися в курчавых черно-белых усах и бороде. Всегда без улыбки, хмурый, озабоченный, он, как считал славный Олимпий, походил на маску мифического демона.

Говорили, что Сотис таким был от рождения. По крайней мере, лет тридцать назад, когда его впервые увидел Птолемей Авлет, он был поражен его внешностью. Тогда это был молодой человек, лет двадцати, которого за разбой и убийство должны были распять на кресте. Птолемей его помиловал исключительно ради уродства. С той поры Сотис стал самым преданным, исполнительным и смелым слугой Авлета, готовым ради своего господина на все.

Сотис задушил царевну Беренику, старшую сестру Клеопатры, шелковым шнурком по воле её отца. Он убил царевича Архелая, её мужа, когда тот собирался вести немногочисленные свои отряды на меднолатные когорты Габиния.

Во время войны Цезаря с александрийцами он помог раскрыть заговор евнуха Потина, воспитателя брата и первого мужа Клеопатры, Птолемея XIII, мальчика лет пятнадцати… Сотис привел цирюльника Цезаря, пьяницу и бабника, в одну из комнат дворца, спрятал его за висевшими занавесками, сказав, что сюда придут женщины переодеваться, а сам ушел. В комнату действительно вскоре пришли, но не женщины, а заговорщики, четверо суровых грозных мужчин, с Потином во главе, и стали совещаться, как им убить Цезаря и Клеопатру. Решено было напасть на них во время пира.

Когда заговорщики собрались в яшмовом зале, где на ложах, один против другого, среди ярких светильников, возлежали Цезарь и Клеопатра, их тотчас же окружили легионеры. Среди них находился и Сотис в римских латах. С одного удара он срезал голову коварному евнуху и поднес её на серебряном блюде юной царице в знак преданности.

За его верность и другие заслуги перед родом Лагидов царица разрешила ему являться перед её очами, когда он того пожелает. Но непременно с докладом о всех крупных злодеяниях, совершенных в её царстве. И Сотис с мрачным удовольствием извещал Клеопатру об убийствах, насилиях, казнях, приводя её порой всеми ужасами в невольный трепет.

Старик Олимпий, не любивший Сотиса, считал, что тот своим внешним видом и отвратительными вестями дурно влияет на душевное состояние царицы и её характер.

Тем не мнее Клеопатра никогда бы не согласилась удалить от себя Сотиса, он был ей необходим, как иному сластене горчица.