Дочь регента

Александр Дюма Дочь регента

I АББАТИСА XVIII ВЕКА

8 февраля 1719 года ровно в десять часов утра к романской паперти Шельского аббатства подъехала карета с тремя королевскими лилиями на гербе, в верхней части которого была обозначена перевязь Орлеанского дома; перед каретой скакали два форейтора и паж.

У колоннады перед входом экипаж остановился; паж соскочил на землю, открыл дверцу, и из кареты вышли два путешественника.

Первым появился человек лет сорока пяти-шести, невысокого роста, довольно полный, с красным лицом; манеры у него были непринужденные, а в каждом жесте сквозили высокомерие и привычка повелевать.

Второй пассажир медленно спустился по ступенькам откидной подножки. Он тоже был мал ростом, но хил и немощен, в лице его, несмотря на светившийся в глазах ум и насмешливую улыбку, было что-то неприятное; казалось, он очень мерз, а поскольку в этот день и в самом деле было холодно, он весь дрожал под плащом.

Тот, кто вышел из кареты первым, как человек, которому хорошо знакомо место, куда он приехал, бросился к лестнице и одним духом поднялся по ней. Кивнув нескольким монахиням, склонившимся перед ним до земли, он скорее вбежал, чем вошел, в приемную на втором этаже, в которой, нужно сказать, не было ничего от строгости, обычно свойственной монастырским помещениям.

Второй путешественник тоже поднялся по лестнице и, пройдя по тем же покоям, поклонился монахиням, склонившимся перед ним почти так же низко, как и перед его спутником, к которому он и присоединился в приемной, но все это он проделал спокойно и не спеша.

— А теперь, — сказал первый из приехавших, — подожди меня здесь и погрейся, а я пройду к ней. Через десять минут я покончу со всеми безобразиями, о которых ты мне рассказал. Если она будет отпираться и мне понадобятся доказательства, я тебя позову.

— Десять минут, монсеньер? — переспросил человек в плаще. — Да пройдет больше двух часов, прежде чем ваше высочество дойдет в разговоре до цели своего приезда. О, госпожа шельская аббатиса весьма ученая дама, разве вы не знаете?

Произнеся эти слова, он без лишних церемоний пододвинул кресло к огню, разлегся в нем и вытянул худые ноги поближе к головешкам.

— Ох, видит Бог, знаю, — нетерпеливо прервал его тот, кого именовали его высочеством, — а если б и забыл, так ты бы уж взял себе за труд мне об этом напомнить. Вот чертов аббат! Ну зачем ты притащил меня сюда в такой снег и ветер?

— Потому что вчера вы сюда поехать не захотели, монсеньер.

— Вчера я не мог: как раз в пять часов у меня было свидание с милордом Стэйром.

— В некоем домике на улице Добрых Ребят? Значит, милорд больше не живет во дворце английского посольства?

— Господин аббат, я уже запрещал вам устраивать за мной слежку!

— Ваше высочество, мой долг — не повиноваться вам.

— Ну и не повинуйтесь, но уж разрешите мне лгать по моему усмотрению и не позволяйте себе дерзости давать мне понять, что вы знаете об этом, только для того чтобы показать, насколько хорошо организована ваша полиция.

— Монсеньер может быть спокоен, отныне я буду верить всему, что он говорит.

— Ну, я вам ничего подобного пообещать не могу, господин аббат, поскольку, мне кажется, как раз сегодня вы несколько ошиблись.

— Монсеньер, я знаю, что говорю, и не только повторяю, но и подтверждаю это.

— Но посмотри сам: ни шума, ни света — монастырский покой. Донесения твоих агентов ложны, дорогой мой, как видишь, мы опоздали.

— Вчера, монсеньер, тут, где вы сейчас стоите, играл оркестр из пятидесяти музыкантов; там, где набожно преклоняет колени вот та юная сестра-послушница, был сооружен буфет. Я не стану вам рассказывать, что было на нем, но вот там, левее, где сейчас готовят скромный ужин из чечевицы и творога со сметаной для святых невест Христовых, танцевали, пили и…

— И что?

— …и флиртовали, ей-Богу, двести человек.

— Черт побери! А ты уверен в том, что говоришь?

— Даже больше, чем если б я видел это своими собственными глазами, поэтому вы хорошо сделали, что приехали сюда сегодня, но было бы еще лучше, если бы вы приехали сюда вчера. В самом деле, подобный образ жизни не приличествует аббатисам, монсеньер.

— Да, конечно, но для аббатов он вполне подходит!

— Я не только аббат, я политический деятель, монсеньер.

— Ну и что же? Прекрасно! Моя дочь — аббатиса, но она тоже политическая деятельница, вот и все.

— О! В чем же дело, ваше высочество, пусть все так и идет, если вас это устраивает, я не так уж щепетилен в вопросах морали, вам это известно лучше, чем кому-нибудь другому. Завтра обо мне сложат песенку, ну и пусть. Обо мне и вчера распевали, и послезавтра будут — одной больше, другой меньше. А «Красотка аббатиса, откуда ты идешь?» станет звучать очень мило вместе с «Куда же вы спешите, мой дорогой аббат?».

— Ну ладно, ладно, подожди меня, а я пойду отчитаю ее.

— Послушайте, монсеньер, если вы хотите ее хорошенько отчитать, так отчитывайте здесь, при мне, тогда я буду уверен в том, что дело сделано; если вас подведет логика или память, дайте мне знак, а я уж, будьте покойны, приду вам на помощь.