Дочь Рейха

Я просыпаюсь, словно от толчка, и чувствую, как затекли и одеревенели поджатые ноги. Шаль соскользнула с плеч, и холод пробирает до костей. Внизу, на улице, мягко урчит мотор. Я выглядываю в окно. Папа!

Он выходит из машины, и я уже поднимаю руку, чтобы постучать по стеклу, но передумываю: вдруг папа рассердится, что я еще не сплю.

Папа обходит автомобиль и открывает дверцу с друг ой стороны. Из нее появляется второй пассажир, женщина, ее лицо скрыто под шляпкой. Неторопливо они проходят по тротуару и останавливаются прямо под фонарем. Папа поворачивается к женщине лицом. Медленно кладет руки ей на талию, так же медленно притягивает ее к себе, обнимает. Женщина поднимает голову, и в круге света от фонаря я вижу бледное круглое лицо Хильды Мюллер. Глаза у нее закрыты, рот, наоборот, приоткрыт: толстые ярко-красные губы похожи на резиновое кольцо. И тут папа, мой папа, наклоняется и целует этот отвратительный рот. Долгим поцелуем.

Я, словно прилипнув к окну, не могу оторвать глаз от этой сцены. Но вот все закончилось, фройляйн Мюллер возвращается в машину, дверца хлопает, и автомобиль отъезжает. Папа стоит на тротуаре, руки в карманах, и смотрит ей вслед. Потом поворачивается и идет к дому. Металлическая калитка, скрипнув, закрывается.

Утром я просыпаюсь с сильной головной болью. В окно бьет яркий утренний свет: ночью, ложась в постель, я забыла опустить жалюзи. Сойдя вниз, я вижу, что проспала завтрак, а мамы уже нет дома. Вот еще одна забота. Рассказывать маме о том, что я видела ночью, или не надо? При одной мысли об этом меня охватывает ужас. Берта подогревает мне молоко и делает бутерброды с колбасой.

– Доброе утро, соня, – говорит, входя в кухню, Карл.

– Мне надо с тобой поговорить, – шепчу ему я, когда Берта отворачивается к раковине. – С глазу на глаз.

– Ладно. На дереве? – Он приподнимает брови.

Мы сидим на деревянном полу и, укрывшись одним одеялом, едим колбасу с хлебом. На улице холодно, но здесь, в нашем тайном убежище, нам обоим уютно и тепло.

– Как ты думаешь, стоит говорить маме? – спрашиваю я, рассказав все, что видела ночью.

Карл трясет головой:

– Тебе это приснилось, Хетти. Ты же такая фантазерка.

– Но я не спала, Карл. Я их видела. Это было ужасно.

– Да ну, не смеши. Время было за полночь. Ты заснула у окна, сидя, вот тебе и приснился дурной сон. И вообще, с какой стати папе целовать фройляйн Мюллер? У нее же задница, как у коровы. – Карл хохочет. – Му-у, – говорит он, раздувая щеки и тараща глаза.

Может, он прав. Может, мне действительно все приснилось. И я представляю себе настоящую корову с бурыми пятнами, но с лицом фройляйн Мюллер и тугими косами вместо рогов.

– Му-у, – тоже говорю я и хихикаю.

– Му-у, герр Хайнрих, поцелуемся? – Карл смеется и задирает верхнюю губу, точно как корова, когда нюхает воздух.

Я так хохочу, что слезы текут у меня из глаз. Карл тычет меня локтем в бок.

– Вот видишь? – говорит он. – Видишь, какая это глупость?

Под деревом появляется белокурая голова Ингрид.

– Там Вальтер Келлер пришел, тебя спрашивает, – говорит она Карлу.

Мое сердце пускается в галоп.

Морщина пересекает лоб Карла. Я жду, что он отшвырнет одеяло и бросится по лестнице вниз, оборвав наш приватный разговор. Но брат сидит совершенно неподвижно.

– Скажи ему, что меня нет дома, – отвечает он Ингрид и, видя мое удивленное лицо, поясняет: – Мне все равно скоро уходить. Парни из гитлерюгенда ждут.

Его серьезность тут же сменяется улыбкой, он валит меня на пыльный пол и начинает щекотать.

– Хватит! Я не хочу играть в эту игру! – воплю я, отбиваясь.

– В чем дело?

– Зачем ты отослал Вальтера?

Карл толкает меня в плечо и садится.

– Тебе какое дело? – сердито спрашивает он. – Он был моим другом, а не твоим. Теперь у меня новые друзья. Вальтер мне не нужен. – Он встает и начинает спускаться. – До встречи, Мышонок.

Я еще долго сижу, спустив ноги в дыру в полу. Наконец мне становится совсем холодно.

Значит ли это, что я больше не увижу Вальтера? Как такое возможно?

Нет, Карл, новые друзья – это еще не причина отказываться от старых. По крайней мере, я от своих отказываться не собираюсь. Ведь настоящие друзья редки и потому ценны. Как бриллианты.

11 февраля 1934 года

Серые улицы Лейпцига укрыл пушистый белый снег. Тонкие ветки старой вишни чернеют сквозь хрустальный покров, словно дерево явилось прямо из сахарно-карамельного мира «Щелкунчика».

Сегодня первый день зимних каникул, и Томас, одетый совсем не по погоде, прыгает на крыльце с ноги на ногу. Губы у него синие от холода.

– Пойдем погуляем, – зовет он меня. – А то я тебя совсем не вижу. – И он дергает носом, поправляя очки.

– Мне же теперь много задают. – Я стою, упираясь рукой в косяк.

Глаза у Томаса слишком большие для его худого лица и круглые, как у совы. За моей спиной теплый дом, на кухне Берта печет цимтштерне. Запах топленого сахара с корицей чувствуется даже здесь.