Дочь Рейха

Он делает глоток воды и смотрит на меня в упор. За столом повисает неловкая пауза.

– У СС есть работа, и они делают ее на совесть, – грозно вступает вдруг Томас. – Я знаю об этом не понаслышке, ясно? А ты, коли не знаешь, помолчи лучше.

Мы все с изумлением смотрим на Томаса.

– А я чё? А я ничё. – Герман шмыгает носом.

– И вообще, – продолжает Томас ворчливо, – кому хуже оттого, что пара-тройка жидов или еще каких поганцев коньки отбросит? Чем меньше этих паразитов вокруг, тем лучше. – Он бросает взгляд на циферблат уличных часов на высоком здании напротив. – Пошли уже. А то на собрание гитлерюгенда опоздаем.

Мальчишки тут же поднимаются из-за стола, шаркая подошвами и скребя по мостовой ножками стульев.

Томас задерживает на мне взгляд немного дольше, чем нужно, но наконец поворачивается спиной, а я с облегчением смотрю ему вслед, когда он с друзьями шагает к остановке на Марктплац. Бедняга Томас! Он, конечно, подрос, но так и остался худым и угловатым. Да уж, не арийский идеал. Но, судя по тому, как он вступился за меня только что, похоже, он считает, что теперь его очередь защищать меня, как когда-то я защищала его.

– Он в тебя втюрился, – замечает Эрна, тоже глядя ему вслед. – Вот это поклонник! – И она хихикает в первый раз за все время, что мы вышли из ее дома. – Твой тайный возлюбленный, а? – Она игриво тычет меня локтем в бок, а я сердито отмахиваюсь от нее, чувствуя, как к щекам приливает краска.

– Мне тоже пора. – Я отворачиваюсь. – Я обещала пообедать дома, прежде чем идти на собрание. Извини, Эрна, пешком я не пойду. На трамвае быстрее.

Подходя к остановке, я чувствую себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Мне становится тяжело и тошно. Может, из-за того, что Карл скоро уезжает. Или из-за отца Эрны. Или из-за новости о докторе Крейце. Или из-за того, что Эрна подумала, будто я влюблена в Томаса. А может быть, потому, что я приняла решение не встречаться с Вальтером завтра утром. Или просто из-за жары.

Подъезжает вагон, битком набитый потными рабочими в спецовках. Они едут со смены – сначала на трамвае до вокзала, через весь город, а оттуда по домам. Работают они на фабриках и складах в Линденау и Плагвице. Я с трудом втискиваюсь на площадку, где мне приходится стоять затаив дыхание, – прямо перед моим носом покачивается потная, волосатая подмышка здоровенного дядьки, который держится за ременную петлю на потолке.

– Эй, фройляйн! – окликает меня кто-то из вагона. – Тут, рядом со мной, свободное местечко, сесть не хочешь?

– Нет, спасибо, я всего на пару остановок, – вежливо отвечаю я.

Парень, который меня окликнул, совсем молодой. Но какой-то потасканный, взгляд голодный.

– Ну как хочешь. Тогда стой.

Он явно разозлился, в голосе чувствуется рубленый берлинский акцент. Грубая прусская речь в последнее время вообще слышна в Лейпциге все чаще. В сравнении с легким, мягким выговором саксонцев говор пруссаков режет слух. Как написал недавно в «Ляйпцигере» папа, бурное развитие промышленности и высокий уровень благосостояния Лейпцига привлекают сюда множество людей. В поисках стабильной работы и заработка они приезжают из самых разных мест. И привозят с собой дурные нравы, преступные наклонности и болезни.

Надо было все-таки пойти пешком.

– Девушки теперь уже не те, – громко жалуется тот, на сиденье, другому, который стоит рядом с ним в проходе. – Напялили форму и заважничали так, что не подступишься. Хотя что такое девушка в форме? Пха! И смех и грех!

На меня начинают оглядываться. Я смотрю в пол, чувствуя, как вся наливаюсь свекольным цветом. Моя синяя форменная юбка развевается, когда трамвай кренится на повороте. В толпе смеются, и кто-то еще говорит:

– Думаете, БДМ – это бунд дойчер медель? Нет, это значит «Буби дрюк михь!».

Потискай меня, парень! Да как они смеют?

– Эй, хочешь, я тебя потискаю? – смеется тот, с берлинским акцентом.

Другой добавляет:

– А я слышал, это значит «Бунд дойчер мильхкюэ»!

Союз немецких коров. В вагоне гогочут. Я вся в поту, сгораю от возмущения, но мне некуда деться – я заперта в железной коробке с этими ужасными, грубыми людьми. Бросив взгляд в окно, я прикидываю, когда будет следующая остановка, и радуюсь, что стою возле двери и смогу быстро выйти. Так, значит, вот с какими людьми Томас работает изо дня в день? Только бы он не стал таким же.

– Да, девчонки сейчас те еще. Вот хоть вчера вечером. Кучка девчонок в баре, одни, без мужчин. Ну, я предложил одной угостить ее выпивкой, вежливо предложил. Так она хохотала мне в лицо! А все, видишь ли, потому, что на ней форма. Они все надо мной ржали. Пф! И кем они себя после этого воображают? Юными фройляйн? Да как бы не так, свиньи они, и все тут. – Это опять берлинец. – Эй, – кричит он вдруг мне, – искала бы лучше мужа, девочка, чем шастать в дурацкой нацистской форме!