Дочь Рейха

– Вот именно. Он, похоже, спятил. Вообразил, что я падший ангел, которого надо спасти. Заявил папе, что женится на мне. Сначала я даже обрадовалась. Конечно, я не хочу замуж за Томаса, но я подумала, что если это обеспечит безопасность ребенку Вальтера и если мы будем жить вместе, семьей, то у меня получится. – Я сглатываю. Перевожу дыхание. – Но он заявил, что я должна отказаться от ребенка. Отдать его в приют… Он сказал, что ни за что не будет растить мишлинга. Он заставляет меня отдать его! – Я снова начинаю плакать. – Как же я смогу? Я ненавижу Томаса, сам его вид мне противен, а ведь придется выйти за него замуж!

– Нет, не придется. Ты не обязана выходить замуж, если ты сама этого не хочешь, – говорит Эрна, обнимая меня одной рукой.

– Придется. Если я выйду за Томаса, то спасу себя, но пожертвую ребенком. А если останусь одна, то что? Папа выгонит меня из дому. Денег у меня нет, значит жить нам будет не на что. К тому же без подтверждения того, что отец ребенка – чистокровный немец… – Я даже не пытаюсь закончить фразу.

Эрна крепко обнимает меня, затем отпускает, встает и идет к окну. На улице пошел дождь. Я ложусь спиной на подушку, а голову кладу на изголовье. Живот, твердый и круглый, как небольшая дынька, выпирает из-под платья.

Эрна поворачивается ко мне:

– Надо сообщить Вальтеру. Если бы он узнал раньше…

– До того как женился? И чем бы это помогло мне? Его жизнь рухнула бы, как моя. Нет, Эрна, я не поступлю с ним так. В Англии он ничем мне не поможет, но если он не останется там из-за этого, то я ничем не помогу ему здесь. Поэтому я все решила. Я не хочу лишать его шанса на нормальную жизнь.

– Все это ужасно благородно, Хетти, но он имеет право знать. Это ведь и его ребенок тоже.

– Я не могу ему рассказать. Это все испортит.

– Может быть, предоставишь ему решать? Вдруг все окажется не так плохо, как ты думаешь? Вдруг и ты тоже сможешь уехать в Англию?

– И что тогда? Будем жить втроем, долго и счастливо? Вальтер и две его жены? Он сейчас живет с ее родителями и полностью зависит от их поддержки. Без них его живо выставят из Англии. Так что не смеши.

– Но ведь он уже там. Может быть, англичане пустят к нему ребенка, а с ним и его мать, вот ты и уедешь, ну не сейчас, так позже…

– Прекрати, Эрна! Ничего из этого не выйдет. Не могу я поехать в Англию, даже если он захочет. Что я там буду делать? Все, что я могу, – это попытаться спасти нашего ребенка от судьбы, которую уготовил ему Томас. И у меня есть всего несколько месяцев, чтобы найти решение. Пожалуйста, помоги мне его придумать.

– А что же мать Вальтера? Его тетя? Они не согласятся взять его к себе?

– Об этом я уже думала, но разве я могу взвалить на них еще и младенца? У них и так ничего не осталось. Они живут в еврейском доме на Гумбольдтштрассе. Я не могу отправить собственного ребенка в такое жуткое место. Их мужчины все еще в Бухенвальде, если вообще живы. На какую судьбу я обреку его? Да и вообще, с чего бы им помогать мне?

– И как же тогда?

– Выйду замуж за Томаса. Выбора все равно нет. Быть может, заполучив меня, он передумает насчет ребенка.

На лице Эрны я читаю подтверждение моим худшим опасениям.

Ребенок, в чьих жилах течет кровь еврея, обречен еще до рождения.

10 мая 1939 года

Время так тянется, когда его слишком много. В школу я больше не хожу, на собрания БДМ тоже. Ко мне почти никто не приходит. Минуты, часы, дни вытягиваются в одну нестерпимо длинную цепь ожидания. Прячась в своей комнате, я наблюдаю мир из окна. Так мой позор останется никем не замеченным, неизвестным. Лишь четыре человека во всем мире знают, что мой ребенок не переживет родов. Папа не дурак. Он сразу разобрался, кто настоящий отец. Просто ему выгодно, чтобы все оставалось шито-крыто и новость не попала в газеты. Вот почему он, мама и Томас готовят кончину моему ребенку втайне.

– Я уже готовлюсь, – бодро сообщает мне мама однажды утром, – к рождению ребенка. Папа не желает иметь с ним ничего общего, понятно почему. Кроме того, ему нельзя рисковать, его могут заподозрить в связях.

– И как ты готовишься?

– Подбираю приют. В этом я хорошо разбираюсь, ведь я сама работаю в детском доме.

– Ты устроишь его туда?

Значит, я смогу видеть его каждый день. И никто ничего не узнает. Во мне снова просыпается надежда.

– Разумеется нет! – отчеканивает мама, глядя на меня решительно. – Мой дом для расово чистых детей. А твой ребенок будет… Одним словом, он не пройдет проверку.