Дочь Рейха

– Жизнь у тебя теперь будет не та, к которой ты привыкла. – Она прищуривается. – Ни тебе горничных, ни кухарок, да и нянек тоже не будет – все сама. Ночью ребенок хнычет – то у него зубки режутся, то какая хворь приключится, – ты к нему встань, да не один раз, а утром подай мужу завтрак, днем вымой полы, застели постели, одежду постирай, еды купи… Да еще и без денег, если вдруг окажется, что твой муж любит пиво. – Она умолкает, чтобы перевести дух после длинной тирады. – Короче. Романтике в браке не место.

От ее горьких слов я съеживаюсь, а Томас, заметив это, обнимает меня за плечи:

– Я не позволю, чтобы Хетти жила так. Она знает: я человек с амбициями. А еще она знает, что та жизнь, о которой ты говоришь, осталась в прошлом. В новом германском Рейхе все будет иначе.

– Ха, так-то вы все думаете, глупые. Молодые всегда считают, что смогут изменить мир к лучшему. – Она горько смеется. – Только у них никогда ничего не выходит. И вы тоже не станете исключением. Наобещали вам с три короба, а вы и купились.

У Томаса начинают ходить желваки.

– Не забывай, с кем ты говоришь.

– Да я помню, Томас. – Она смотрит на него в упор. – Думаешь, такое забывается? Это вы двое украли у меня мужа и отправили его на верную смерть…

– Замолчи! Я тебя предупреждал! Зря я вообще позволил тебе прийти. – И он тычет ей в лицо растопыренными пальцами, так что она невольно отступает. – Еще слово скажешь – и за ним пойдешь, оглянуться не успеешь. – И он, схватив меня за локоть, оттаскивает от матери подальше. – Прости. Я потому и не хотел, чтобы вы встречались, что надеялся защитить тебя от ее злобной глупости. Старая корова!

– Томас! Не надо так говорить о матери. Ее чувства можно понять…

– Нет. Она благодарить меня должна. Мой отец был предателем, и ей, по-хорошему, надо бы отказаться от этого ублюдка. Но она не отказывается. Не хочет. Выгоды своей не понимает. А, ладно… что о ней сейчас говорить. – Лицо у него красное, и слова он произносит, как будто плюет сквозь зубы. – Как она посмела испортить нам день!

– Ничего она не испортила.

Он смотрит на меня, и его взгляд становится мягче.

– Да. Ты права. Ничего она не испортила. И не может испортить. Сегодня один из самых счастливых дней моей жизни. А когда… ну ты понимаешь… когда ты и я сможем быть по-настоящему вместе, на земле не будет человека счастливее меня.

Комната кружится перед моими глазами.

– Я хочу присесть, Томас.

Я опускаюсь на стул. Томас отходит поговорить с папой. Тот, большой и неуклюжий, стоит в самом углу зала с таким видом, словно предпочел бы сейчас оказаться где угодно, только не здесь. Мать Томаса уже повернулась к нам спиной и шепчет что-то на ухо самому высокому из его братьев.

Дверь открывается, и входит Эрна. Ее, единственную не из нашей семьи, мне все же позволили пригласить в этот день, так они боялись разглашения нашей маленькой семейной тайны. Приход Эрны рад ует меня больше, чем вид мороженого в жаркий день. Стоя на пороге, она торопливо обводит комнату взглядом, наконец видит меня, одиноко сидящую в сторонке, и сразу подходит. Волосы у Эрны заплетены в две длинные аккуратные косы, нос уже успел покрыться веснушками от солнца.

– Как ты себя чувствуешь? – Она садится рядом и заглядывает мне в глаза.

Я сглатываю.

– Обо мне потом. Давай, пока никто не подошел, рассказывай. Что ты придумала? Какой нашла выход?

– Выход есть. Я связалась с надежным другом. – Она умолкает; лицо становится закрытым. – Все сложно, Хетти, но мы над этим работаем.

– Кто – мы? И в чем именно сложность?

– Пока ничего определенного сказать не могу. Но надеюсь, что новости скоро будут.

– Но, Эрна, почти не осталось времени! – Невидимая рука снова хватает меня за горло. – Через две недели я поеду в Берлин. Якобы в школу для домохозяек, где пробуду до родов. Папа хочет сплавить меня поскорее из дому. Он просто видеть меня не может.

– Ладно, ладно. – Эрна приподнимает обе руки. – Мы стараемся изо всех сил.

– Прости.

– Пожалуйста, не плачь. Хотя бы сегодня, Хетти. Послушай, я приду тебя навестить через день-другой. Доверься мне, мы все устроим.

– Герта, – слышу я голос мамы, – пора. – Она подходит к нам, долго возится с моим платьем, поправляет мою прическу.

Немногочисленные гости занимают свои места. Томас выводит меня вперед, где нас уже ждет чиновник. Выражение лица у него значительное и строгое. Болтовня в зале стихает, и устанавливается тишина.

Церемония начинается.

23 мая 1939 года

Несколько дней спустя мы с мамой сидим в зимнем саду, когда приходит Эрна. Мама вяжет пинетки; я – шапочку. Странно, учитывая то обстоятельство, что ребенка предстоит отдать, но мы не говорим об этом.

– Эрна, как мило с твоей стороны, что ты зашла, – говорит мама, едва Вера вводит Эрну в комнату.

Я сразу вижу, что она пришла с вестями. Не знаю только, с плохими или с хорошими. Мне страшно хочется, чтобы мама оставила нас вдвоем, но она продолжает болтать – расспрашивает Эрну о школе, об экзаменах, о ее планах на будущее.

Наконец я не выдерживаю:

– Мама, ты не против, если мы с Эрной выведем Куши на прогулку?