Дочь Рейха

– Я открою в «Ляйпцигере» еженедельную рубрику, посвященную расовым вопросам. Я расскажу нашим читателям о том, какие законы принимаются у нас в стране. Возможно, каждую неделю я буду освещать новый закон. Я брошу людям клич: пусть сообщают прямо в газету о каждом случае нарушения каждого из этих законов, и о случаях бездействия властей тоже пусть пишут. Вот, например, таких, – он тычет пальцем в газету, и я успеваю заметить заголовок: «Евреи нарушают покой мирного района Лейпцига, устраивая молитвенное собрание в пустующей прачечной!» – Я научу законопослушных немцев смотреть во все глаза и слушать во все уши, а главное, я дам им возможность докладывать о любых случаях аморального или антигерманского поведения. Журналистское расследование будет проведено по каждому из них. – Он улыбается. – На Отто Шульца моя инициатива уже произвела большое впечатление. В следующую среду, Елена, он приглашает нас к себе на бокал вина. Будут все крупные партийные чиновники со всей Саксонии.

– Отличная новость, Франц.

– Заявятся всем гуртом, – говорит папа, делая картинный жест рукой. – Вместе с женами. Ха! Эти уж мне жены с их мелкими женскими обидами и ревностью. Видела бы ты письма, которые они мне строчат. Надо признать, что во многих из них есть зерно истины, но не во всех. Но ничего, зато проверка их заявлений дает работу множеству людей.

У меня внутри от страха все съеживается: а что, если кто-нибудь донесет на нас с Вальтером в папину газету?

– Вообще-то, Франц, – говорит мама, наливая себе еще кофе, – у меня созрел свой план, и я давно жду случая обсудить его с тобой. И очень надеюсь, что ты не откажешься мне помочь. А заодно убедишь Отто Шульца оказать посильную помощь, раз уж он такой поклонник твоих идей… – Папа кивает, и мама продолжает: – Я разговаривала с женщинами из Союза матерей Лейпцига. Похоже, у нас в городе… становится слишком много нежеланных детей. Хороших арийских младенцев. Скорее всего, рожденных теми девочками, которые отдыхали прошлым летом в лагерях вместе с парнями из гитлерюгенда. – Она осуждающе качает головой. – Но кровь у них чистая, арийская, значит, и воспитать их нужно как следует, в германском духе, а не бросать на произвол судьбы, отдавая в сомнительные руки. – Она умолкает, чтобы перевести дух. – Государственные детские дома уже открылись в двух городах Германии, например в Мюнхене. Думаю, настало время и нам в Лейпциге открыть Дом детей фюрера. К нему можно добавить школу, где детей будут учить всему, что им положено знать, под строгим контролем СС. Что скажешь, Франц? – Мамины глаза возбужденно блестят. – Солдатский дом уже давно функционирует как отлаженный механизм, так что мне нужен новый проект. А что может быть лучше, чем дети? В конце концов, они – будущее Рейха.

Папа кивает одобрительно:

– Очень хорошая идея. Конечно, придется сначала проверить детей на чистоту крови. В среду обсудим это с Шульцем.

Я не хочу больше их слушать. Пойду сейчас к себе наверх, лягу, не зажигая света, в постель и забуду обо всем этом. Останусь одна, в тишине, и буду думать о Вальтере. Только о нем.

19 сентября 1937 года

Серое утро, я стою на мосту и жду. Падает мелкий непрекращающийся дождь, мы с Куши промокли до нитки. Я поднимаю воротник пальто, похожего на френч, туже затягиваю пояс. Куши смотрит на меня: в его глазах упрек, голова низко опущена, хвост поджат. Он не большой любитель дождя и с удовольствием остался бы дома, свернувшись клубком в своей корзинке.

– Извини, – говорю я песику, поглаживая его голову, – но ты мое прикрытие. – Он вяло лижет мне руку.

Когда наконец появляется Вальтер, нас с Куши обоих бьет дрожь. Вальтер нежно касается губами моей щеки, убирает намокшую прядку, которая лезет мне в глаза.

– Какие вы оба несчастные.

– Уже нет, ведь ты с нами.

Он улыбается, и все сомнения, которые роятся в моей голове с прошлого вечера, исчезают разом.

– Давай найдем сухое местечко. Тебя надо согреть… – Он задумчиво сводит брови. – Помнишь, за нашим полем есть старый сеновал? Можно укрыться там. В такое дождливое утро нас точно никто там не потревожит.

От мысли о том, как именно Вальтер будет меня согревать, я начинаю хихикать. Мне уже не страшно, что я вымокла до нитки и замерзла. Что в нем такое есть, отчего мне с ним легко? Почему в его присутствии я становлюсь легкомысленной и даже безрассудной? Никогда не знала, что способна на такое.

Мы сворачиваем на тропу вдоль реки. Деревья, поля, все вокруг словно проступает сквозь лоснящуюся мокрую пелену по мере того, как за тучами всходит солнце. Все вдруг становится красивым, не таким, как прежде. Мне так хочется петь, что я с трудом сдерживаюсь.

Подходим к амбару, и Вальтер толчком открывает дверь. Я мешкаю на пороге: меня обдает запахом плесени, к тому же внутри оказывается очень мрачно. Но вот глаза привыкают к полумраку, и я различаю валки прошлогоднего сена в углу и груду ржавеющих железяк у входа – брошенная на произвол судьбы сельскохозяйственная техника.